Виктор Нель: Ходики

В тот же день вечером началась новая эпоха. Папа принес телевизор. Телевизор был большой, с малюсеньким экранчиком, против которого на рогатых кронштейнах висела линза, похожая на очки Анастасии Петровны. Стало весело. Если прижаться к телевизору щекой и поглядеть сквозь линзу одним глазом, мир преображается. Он становится огромным и круглым, их махонькая комнатушка вытягивается вглубину как пещера, и самый дальний темный угол за печью превращается в туннель, ведущий к центру Земли. Предметы по краям этого мира искривляются и растягиваются дугами, будто размазанные по стенам пещеры. А когда в конце дня к ним в комнату забредал и падал на краешек линзы заблудший солнечный лучик, в самом темном углу поселялся кусочек радуги.

Самое главное было то, что Ленин жив! Карла Марла не подвела. Его показывали каждый день. Сережа не стал никого ни о чем спрашивать. Он знал, что этот Ленин - точно настоящий, такой же маленький и лысый. Правда без бородки, но это не важно. Он ездил везде, говорил с трибуны, размахивая руками, и люди вокруг него улыбались. Папе он тоже явно нравился. Придя со смены, папа первым делом включал телевизор, садился напротив, даже не сняв пиджака, и начинал громко смеяться, хлопая себя по коленям.

- Ну дает клоун! Ну уморил! - кричал папа, хохоча до упада.

А Ленин, будто в ответ, размахивал руками. Один раз он даже снял с себя ботинок и стал стучать каблуком по трибуне с криком:

- Кузькину мать!

Анастасия Петровна неодобрительно глядела на папу:

- Вы бы, хозяин, поостереглись веселиться-то. Чай не комедия. Как бы не отплакались хиханьки-то.

- Не бойтесь, любезная, - говорил папа, - времена теперь не те, времена нынче веселые.

А времена действительно были необыкновенные. Люди улыбались и пели новые, добрые песни с припевом "ча-ча-ча". Люди ходили в очень узких брюках и назывались новым, загадочно-острым словом "стиляги". Сережа многого не понимал, но будто чуял, что ушло что-то огромное, темное и страшное, черное, как ворон, и злое, как крыса Шушара. И теперь жить будет здорово, скоро можно будет даже полететь на Марс. Именно тогда угнездилось в нем самое главное знание. Что люди - добрые. Не все, конечно, но их больше, чем злых. И что добро побеждает. И еще много-много чего еще. И это знание держало его потом наплаву всю жизнь наперекор всему, когда свет оборачивался тьмой, и не было больше веры, и не было сил, и люди становились нелюдью, и на месте лиц проступали звериные хари.

Через неделю вода в линзе позеленела и стекло начало покрываться желтоватым налетом, оставляющим горизонтальные полосы по мере высыхания.

- Рыбу разводить впору! - бурчала Анастасия Петровна.

Не дождавшись вечера, она приняла отчаянное решение самостоятельно заменить в линзе воду. Первым делом она вытянула линзу на всю длину алюминиевых кронштейнов, чем дело и закончилось, кронштейны уперлись во что-то внутри телевизора. Тогда Анастасия Петровна взялась за большие черные маховики, торчащие по бокам. Она отвинтила один, потом второй. Ничего не изменилось, линза прочно держалась на горизонтальных болтах.

- Чего ж там чипляется-то? - озадаченно спросила она подошедшего с опаской Сережу, и качнула конструкцию влево. Вот этого делать явно не следовало. Кронштейны крутанулись, болты выскочили и тяжеленная, как ведро, линза обрушилась на пол с плескучим грохотом. Как когда-то в молочном магазине, Сережа присел на краю огромной лужи, в которой плавали кривые осколки. Больше всего жалко было радуги.

Вечер прошел в напряженной тишине. Папа, казалось, уже в цеху узнал о происшествии. Пришел он хмурый, ел молча, глядя на микроскопический экран. Мама тоже молчала. Когда Сережа ушел спать, папа стал что-то тихо рассказывать маме. Доносились только обрывки слов. Перед тем как заснуть, Сережа услышал таинственную фразу, почему-то врезавшуюся в память, как фарфоровый изолятор, смысл которой он понял только через двадцать лет.

- Секретарь сказал, наши разворачиваются на кубе, - глухо произнес папа.

- Что-же теперь будет? - спросила мама за мгновение до того как Сережа провалился в сновидение.

Приснились ему его азбучные кубики, только очень большие. На одном кубике крутились наши т-тридцатьчетверки. Они разворачивались и разворачивались, как заведенные, и не могли остановиться. А с соседнего кубика за ними наблюдал клювастый Секретарь, кося агатовой бусиной глаза.

- Пойдем в универмаг за новой линзой, - сказал папа наутро.