Фома клятвы Гиппократа не произносил, но очень верил дяде Лёше и целительной силе избранного им средства, поэтому дал Сергуне денег и отправил его за водкой. Чтобы не возникло соблазна, он велел купить "чекушку", а Кувалде вообще ничего не сказал. Поздним вечером дядя Лёша выпил её за один приём, Фома даже понюхать не успел, закусывать не стал, крякнул, вздохнул смачно, подмигнул Фоме радостно, ахнув, повернулся на правый бок и захрапел.
Всю ночь доносился храп до бокса Фомы и Кувалды, бедный юный шахматист, оказывается, боялся храпунов, он мучился и вертелся всю ночь, и затих лишь под утро, когда разбудили дядю Лёшу Перистова и начали над ним процедуры.
За окном быстро неслись леса и дачи, дело было в пятницу, в полном вагоне электрички сидела Вика, держала на коленях большой арбуз и старалась незаметно почёсывать голову. Для маскировки на ней была шляпка, шляпка съезжала с Викиных гладких волос, и это было хорошо, потому что, поправляя эту шляпку, можно было чесаться с успехом. Что Вика и делала.
Напротив неё сидел дедуля, по виду и багажу дачник, и, прячась от своей подруги, старой Мальвины с голубыми волосами, которая сидела наискосок и спиной к нему, пил урывками из бутылки водку, спрятанную в сложенную газету. Каждый раз, удачно выпив, дедушка становился всё веселее и веселее, шутил с соседями, которые всё видели, но не выдавали его супруге. Он и с ней шутил, она иногда поворачивалась и говорила ему что-то, но ни о чём, видно, не догадывалась. Постепенно весь край газеты дедуля замусолил и обслюнявил, и выглядело это уже очень подозрительно, на миг дедушка потерял бдительность, запрокинул бутылку очень высоко, и в этот момент его Мальвина повернулась. Всё затихло вокруг, дед сразу понял, что что-то случилось, складки его бородышки задвигались быстро - он успел всё допить. Жена его тут же поднялась с места, все нужные чувства отразились на её лице, но в это время дальние двери вагона разъехались, и по проходу бодро зашагали торговцы, громко и пронзительно крича. "Пи-и-и-во, лимонад!" - вещал первый, за ним волокла сумку и кричала: "Чипсы кому, пожалуйста, пирожки горячие с рисом, с мясом, пирожки!" ещё одна. Тот, что был с пивом, с лимонадом, перекрыл дорогу дедушкиной Мальвине, кто-то что-то у него покупал, поэтому она только могла грозить кулаком и причитать: "Ах ты паразитская твоя душа..." минутой позже появилась в дверях третья продавщица, и после того, как идущая впереди крикнула "Га-а-рячие пирожки, га-а-рячие пирожки!", ещё громче завопила: "Мороженое, кому мороженое!". Лимонадный скрылся, а они так и перекрикивали друг друга, пока дед не остановил одну из них и сказал:
- Так... Почём? Дай мне.
- Вам что дать? - сразу спросила торговка у него. А другая ещё продолжала кричать "Мороженое берём, мороженое".
- Мне этот...
- Что?
- Пирожок... мороженый. - и стал рыться в кармане.
- Ах тебе пирожок мороженый... Мы куда едем? Мы куда едем? - отстранив продавщицу пирожков, стала наступать суровая старушка.
Вика увидела, как померкла сразу радость дедули, как он крепко прижал к себе сразу предательски вывернувшуюся из газеты пустую бутылку. "Вот и Фоме водки нельзя, и я буду, как эта Мальвина, бутылку у него отнимать..." - грустно подумала Вика и представила себя старой Мальвиной, а Фому дедулькой с вставной челюстью и бутылкой водки у сердца.
Но узнать, чем кончится эта печальная история, она уже не могла, потому что электричка подъехала к станции Ранний Вой-2. Надо было выходить. Вика подхватила арбуз, поскребла затылок, поправляя шляпку, и оказалась на платформе, от которой до больницы Фомы было совсем чуть-чуть.
Качали головами астры в бидончике, которые продавала бабушка у дороги, гордо держали спинку гладиолусы - белые, красные, розоватые, крупные и мелкие, в пушистых ёлочках, в целлофане, с обрезанными листьями камышей и без, кучками лежали на земле молодые яблочки, продавались переросшие огурцы-поросята с жёлтыми боками, совсем дёшево, только бы купили - а Вика шла вдоль этого лета, которое уже начало кончаться, волокла свой арбуз, который можно было бы купить и тут, и старалась не думать о грустном. Милому и бедному Фоме не помогали, видно, лекарства, и только Ужвалда, такой же больной и заключённый Ужвалда, должен был помочь. Уже не в первый раз Вика прокрутила в уме возможный разговор с ним, объясняла и так, и эдак, упрашивала, сулила подарки, убеждала, призывала не бояться брать вшей в руки, что, мол, они у неё чистоплотные, очень даже хорошие вошки - и так разволновалась, что, когда она проходила мимо охранников на въезде в больничный комплекс, а какая-то особо зубастая вошь укусила её где-то возле самого уха, Вика взвизгнула и бросилась бежать, отчего охранники долго смотрели ей вслед.
Читать дальше