Александр Неверов - Марья-большевичка

- Марья, щи вари!

Куда там! Только глазами поводит. Выдумала какой-то женотдел. И слова такого никогда не слыхали мы - не русское, что ли. Глядим, одна баба пристала, другая баба пристала, что за черт! В избе у Козанка курсы открылись. Соберутся и начнут трещать. Комиссар из Совета начал похаживать к ним. Наш он, сельский, Васькой Шляпунком звали мы его прежде; перешел к большевикам - Василием Ивановичем сделался. Тут уж совсем присмирел Козанок. Скажет слово, а на не.го в десять голосов:

- Ну-ну-ну, помалкивай!

Комиссар, конечно, бабью руку держит - программа у него такая. Нынче, говорит, Прокофий Митрич, нельзя на женщину кричать - революция... А он только ухмыляется как дурачок.

Сердцем готов надвое разорвать всю эту революцию - но боязно: неприятности могут выйти. А Марья все больше да больше озорничает. "Я, говорит, хочу совсем перейти в большевистскую партию". Начал Козанок стыдить ее. "Как, говорит, тебе не стыдно? Неужели, говорит, у тебя совести нет? Все равно не потерпит тебе господь за такое твое поведение".

Марья только пофыркивает:

- Бо-ог? Какой бог? Откуда ты выдумал!

Прямо сумасшедшая стала. С комиссаром почти не стесняется. Он ей книжки большевистские подтаскивает, мысли путает в голове, а она только румянится от хорошего удовольствия. Сидят раз за столом плечико к плечику, думают одни в избе, а Козанок под кроватью спрятался: ревность стала мучить его. Спустил дерюгу до полу и сидит, как хорек в норе. Вот комиссар и говорит:

- Муж у вас очень невидный, товарищ Гришагина. Как вы живете с ним, не понимаю...

Марья смеется.

- Я, - говорит, - не живу с ним четыре месяца... Одна оболочка у нас...

Он ее - за руки.

- Да не может быть? Я этому никогда не поверю...

А сам все в глаза заглядывает, поближе к ней жмется. Обнял повыше поясницы и держит.

- Я, - говорит, - вам сильно сочувствую...

Слушает Козанок под кроватью, вроде дурного сделался.

Топор хотел взять, чтобы срубить обоих - робоялся. Высунул голову из-под дерюги, глядит, а они над ним же~ насмех.

- Мы, - говорит, - знали, что ты под дерюгой сидишь...

3

Стали мы Совет перебирать. Баб налетело, словно на ярмарку. Мы это шумим, толкуем, слышим - Марьино имя кричат:

- Марью! Марью Гришагину!

Кто-то и скажи из нас нарочно:

- Просим!

Думали, в шутку выходит, хвать - всерьез дело пошло.

Бабы, как галки, клюют мужиков: вдовы разные, солдатки - целая туча. А народ у нас неохотник на должности становиться, особенно в нынешнее время - взяли и махнули рукой.

Марья так Марья. Пускай обожгется...

Стали Марьины голоса считать - двести пятнадцать! Комиссар Василий Иваныч речью поздравляет ее. "Ну, говорит, Марья Федоровна, вы у нас первая женщина в Совете крестьянских депутатов. Послужите! Я, говорит, поздравляю вас этим званием от имени Советской Республики и надеюсь, что вы будете держать интересы рабочего пролетариата..."

Глаза у Марьи большие стали, щеки румянцем покрылись.

Не улыбнется - стоит. "Я, говорит, послужу, товарищи. Не обессудьте, если не сумею - помогите".

Козанок в это время сильно расстроился. Главное, непонятно ему: смеются над ним или почет оказывают? Пришел домой, думает: "Как теперь говорить с ней? Должностное лицо". Нам тоже чудно! Игра какая-то происходит. Баба - и вдруг в волостном Совете, дела наши будет решать... Ругаться начали мы между собой:

- Дураки! Разве можно бабу сажать на такую должность...

Дедушка Назаров так прямо и сказал Марье в глаза?

- Ой, Марья, не в те ворота пошла.

Но она только головой мотнула:

- Меня мир выбрал - не сама иду.

4

Приходим после в Совет поглядеть на нее - не узнаешь.

Стол поставила, чернильницу, два карандаша положила - синий и красный, около - секретарь с бумагами строчится. А она и голос, проклятая, другой сделала. Так и ширяет глазами по строчкам. "Это, говорит, по продовольственному вопросу, товарищ Еремеев?"

- Угу...

Разведет фамилию на бумаге и опять, как начальник какой:

- Списки готовы у вас? Поскорее кончайте!

Глазам не верим мы. Вот тебе и Марья! Хоть бы покраснела разок... Так и кроет нас всех "товарищами". Пришел раз Климов-старик, она и ему такое же слово: "Что, говорит, угодно, товарищ?" А он терпеть не мог этого слова лучше на Мозоль наступи. "Хотя, говорит, ты и волостной член, ну я тебе не товарищ..." Да разве смутишь ее этим? Смеется. Через месяц шапку с пикой стала носить, рубашку мужицкую надела, на шапку звезду приколола.

Мучился, мучился Козанок, начал разводу просить у нее.