- Ты, кто ж еще! - не отрываясь от книги, ответил шеф и перевернул страницу. - Ты ведь не хочешь остаться без диплома?
Как это обычно бывает, врачи не очень хорошо поняли, о чем их просили, и неясно представляли себе, чего хотят сами. Начальник отделения, профессор и член-корреспондент, лично провел меня по лабораториям. Он показывал мне только что купленное английское и отечественное оборудование, еще не распакованные ящики с персоналками и белый куб VAXа1 .
- Его нам привезли в обход санкций КОКОМа2. - Профессор панибратски похлопал VAX по светло-серому боку. - На весь Союз таких, говорят, всего два.
Я ходил за ним из комнаты в комнату, таращился на экраны томографов и энцефалографов, не без зависти просматривал характеристики персоналок - у нас на факультете стояла пара болгарских, с системными дискетами вместо жестких дисков. Я смотрел на VAX и не мог понять, зачем он мне его показывает. Потом понял.
Профессор не знал, что делать с этой вычислительной мощью. Он надеялся на меня. А взамен готов был дать мне любые цифры, в придачу к ним стол или даже комнату, полставки, а может, и целую, и если надо, ассистента. Все это было интересно и хорошо. Сначала. Но нужных мне данных у них не оказалось. Выяснилось это недели через две, когда все бумажки были оформлены, денежки мне уже начисляли, а за соседним столом хлопало глазками существо в белом халатике. Существо откликалось на имя Маша, и я ему приходился непосредственным начальником.
Когда туман обещаний рассеялся, оказалось, что все цифры, которые мне нужны, получить я могу только сам. Никто другой заниматься этим не станет. Но собирать их я должен не в ущерб основной работе. Основная - это та, за которую мне здесь деньги платят - программирование со взломом черепных коробок пациентов. А то, что пришел я сюда не за этим, так в нашей жизни подобное сплошь и рядом случается: приходишь за одним, уносишь совсем другое, еще благодаришь и кланяешься, что жив остался. В общем, судьба моего диплома никого здесь не интересовала. Начальству же мерещилось вот что: в удобное, обтянутое светло-серой кожей кресло с мягкими подлокотниками и подставкой для ног садится больной. В комнате светло и чисто. Никакой пыли, никакой лишней мебели. Только аппарат, кресло с пациентом и специалист за столом. На голове больного - колпак томографа, к примеру. Томограф (или энцефалограф, они были согласны на все) соединен с большим VAXом, а к VAXу тянутся щупальцы персоналок, за мониторами которых умно щурятся доктора и кандидаты Центра. Доктора и кандидаты сидят в таких же светлых и чистых комнатах без пыли и лишней мебели. На экранах у них зелеными патиссонами дыбятся лобные доли больного, краснеет помидор гипоталамуса, и весь мозг разложен, как разноцветные сочные овощи на базарном прилавке - визуопространственная топографическая карта. А в углу отдельно от изображения - скромная табличка, и в ней сведены главные показатели активности. Четыре знака после запятой... Почему четыре? Помню, какая-то суровая женщина на очередном совещании требовала, чтобы четыре, и не меньше. То, что VAX не читал данных томографа ни до запятой, ни после, это ее не беспокоило, это меня должно было беспокоить. Но четвертый знак после запятой на ее мониторе - вынь да положь. Чудная женщина. Встречая таких, я понимаю, что жизнь вечна. Господь Бог с нами уже ничего поделать не может. Когда Он объявит открытым первое заседание Страшного суда, эта дама прорвется через наряд ангелов и потребует у Него, чтоб в ближайшем супермаркете немедленно появились кошачьи консервы с кроликом и тунцом. Ее Котя не может есть другие консервы, у него от других консервов холодеет и подергивается кончик хвоста, и глазки начинают косить...
Одним словом, мечтали врачи безудержно и смело, а сделать их сказки былью должен был я. И моя помощница Маша.
Сейчас я иронизирую и смеюсь над собой, над тем, что взялся за проблему, решить которую мне было не по силам. Не только мне. Никто бы в одиночку все это не потянул. Человек пятнадцать следовало сажать на тот этаж, где мы вдвоем занимали одну комнату. Потом так и сделали. Потом много чего сделали, но уже без меня.
В последнее время я все чаще вспоминаю первый год в Центре: удивительное сочетание осмысленности существования и полной свободы. Я один знал, что мне надо делать сегодня, и сам решал, чем займусь завтра. Мне не мешали и даже старались помочь. Платили не щедро, но денег хватало на то, чтобы снимать небольшую дачу на соседней линии - дорога в город убивала слишком много времени.
Читать дальше