Николай Никитин: Это было в Коканде

Юсуп смотрел на узкие, как две ленточки, губы Карима.

- Надо выработать ряд жестких мер... Устроим специальное заседание... Обсудим... Надо быть начеку... Начеку! - отрывисто, властно, с энергией и ненавистью в голосе говорил Карим, устремив взгляд на чернильницу. Затем с чернильницы он перевел взгляд на Юсупа. - А главное - надо во что бы то ни стало поймать врага, - добавил он, будто чувствуя, что чего-то не досказал. - И я поймаю его. Клянусь!

- Ты так это говоришь, таким тоном, как будто ты не уверен в этом, сказал Юсуп и рассмеялся. - Неужели ты в этом не уверен?

- То есть как не уверен? - спросил Карим и вдруг почувствовал, что он краснеет в первый раз в жизни и что руки у него мгновенно стали мокрыми и горячими. Этот совершенно невинный по форме вопрос, такой легкий, такой простой и такой, по существу, глубокий, вонзился в Карима, точно игла, и вдруг нарушил годами выработанную привычку быть готовым ко всему. Ни одно прямое, брошенное в лоб обвинение никогда не подействовало бы так на Карима.

- Хоп, хоп! - сказал Юсуп. - Мне надо идти. До вечера!

- До вечера, - повторил Карим и улыбнулся, чувствуя, что делает это последним напряжением нервов, потом протянул руку Юсупу и крепко ее пожал. Он проводил Юсупа до двери, а когда дверь за Юсупом закрылась, он схватился за портьеру и так дернул ее, что материя затрещала. Портьера повисла на одном последнем кольце.

Лицо Карима перекосилось, как будто кто-то ударил его по голове. Он опустился в кресло и просидел в нем минут пятнадцать, не двигаясь, молча прислушиваясь к звону капель за окном, падавших с методической точностью, будто часы, отбивавшие секунды. У него слегка закружилась голова... Он быстро провел рукой по волосам, успокоил себя и нажал кнопку к Вахидову, чтобы сдать ему подписанные бумаги.

Секретарь Вахидов, войдя в кабинет, удивленно оглянулся на портьеру, потом на Карима.

- Это я нечаянно... - пробормотал Карим, усмехнувшись. Голос у него охрип, ему пришлось откашляться. - Поправить надо, - сказал он, указывая на портьеру, затем дотронулся пальцем до лба и подумал: "Какая глупость! Неужели конец? Нет, это нервы. Просто показалось..."

Карим тряхнул головой, отгоняя от себя страшные мысли.

Юсуп покинул здание Совнаркома. По-прежнему у входа шагали постовые милиционеры. Дождь не унимался. На секунду все показалось ему как в Ленинграде: обхлестанные дождем машины, мокрые деревья, блестящий от дождя асфальт, влажный песок на аллее бульварчика. Невольно вспомнились колонны Смольного. "Если бы Киров был тут... - подумал Юсуп. - Пойти бы к нему, вот как пришлось побывать у него в Ленинграде..."

Юсуп присел на скамью в конце бульвара, выходившего на улицу. "Что же мне делать? - подумал он. - К Жарковскому идти нелепо, он считает, что все расследовано, все закончено. Обратиться в партийные организации?"

Это было трудное состояние. Но Юсуп был настойчив и упорен. Некоторые его спрашивали: "Чего вы добиваетесь? Какие у вас факты, черт возьми, чтобы говорить о таких вещах?" Он отвечал: "У меня есть жизнь. Это ведь тоже факт, черт возьми. Она тоже что-то доказывает, надо только внимательно слушать и прилежно смотреть и говорить об этом..." Шел месяц, другой, он везде говорил о деле Хамдама. Он писал даже Блинову, Лихолетову. Верный себе, стремительный Александр сразу ему ответил: "Чуешь дымок - жарь, ставь вопрос... А еще лучше - приезжай в Москву, посоветуемся, разберемся".

До Карима, конечно, доходили слухи и об этих письмах и об этих разговорах. Карим смеялся, не придавая им значения, только однажды сказал: "Не заболел ли Юсуп маниакальной идеей?"

Но Юсуп не был одинок. Ряд товарищей сочувствовал ему и поддерживал его. Он не был одиноким и в своих ощущениях.

Чтобы правильнее оценить их, заглянем несколько в душу Юсупу. Пожалуй, только он из всех ташкентцев мог чувствовать в хамдамовском деле что-то и сугубо свое, очень личное, больно его задевающее, чем он так долго мучился. Поэтому и с друзьями по работе и на всякого рода собраниях он советовался, пытался "прощупать" их мнения.

"Я ищу правды", - говорил он. Одни выслушивали его внимательно, другие разводили руками, третьи, покачав головой, предпочитали уйти в сторону от этих беспокойных разговоров.

При свидании с Каримом у Юсупа мелькнула тень подозрения, он это очень хорошо помнил, но ни в своих мыслях тогда, ни даже в чувствах он не связывал Карима с Хамдамом.

Только однажды, когда он приехал в Москву к Лихолетовым, мысль об этом опять почти случайно промелькнула у него в разговоре, и он поделился ею с Александром.