Дмитрий Мамин-Сибиряк: Именинник

Голос у нее дрогнул и порвался. Сажин молчал, подавленный тем, что шевельнулось у него в глубине души, — перед ним развертывалась широкой лентой та же аллея, по которой они когда-то гуляли под-руку…

— Стоит жить… да!.. — повторила Анна Ивановна задыхающимся голосом. — Что же вы молчите, дрянной эгоист?..

— Анна Ивановна, что вы делаете… — прошептал Сажин, опуская голову. — Знаете, я так недавно уверен был в своей смерти и даже желал ее… Зачем вы тогда приходили и зачем теперь говорите все это?.. У меня кружится голова…

— Я хочу спасти вас… да, спасти. Страшно ничтожество, страшна пустота… Один час счастья лучше десятков лет гнилой, проклятой жизни. Я хочу видеть вас таким, каким знала тогда…

Она придвинулась к нему и взяла его за руку. Сажин чувствовал, как эта маленькая рука дрожала.

— Анна Ивановна…

Послышался неопределенный сухой смех, а когда он взглянул ей в лицо — оно ответило ему восторженной, счастливой улыбкой. Большие темные глаза так и горели, рот был полуоткрыт.

— Мне под тридцать лет, а я еще не начинала жить… — шептала она со слезами в голосе. — Я никого не обвиняю, но мне хочется жить… день, час жить — это все равно. Пять лет идет моя пытка… нет, казнь. Я поддавалась иллюзиям своего курятника, наконец просто плыла по течению, а это ужасно… Да, ужасно! И весь ужас своего положения я поняла только тогда, когда услышала о вашей болезни… Ведь достаточно нескольких дней, чтобы человека не стало — для чего же тогда жить?.. Я не знала, что иду тогда к вам, и пришла, как не знала этого сегодня… Есть вещи сильнее нас. У меня нет больше сил… я задыхаюсь…

Она сорвала шляпку с головы и хотела еще что-то сказать, но Сажин привлек ее к себе и по-отечески поцеловал в лоб. У него кружилась голова от прилива безумия, а она прижималась к нему всем телом, точно хотела прирасти.

— Да, стоит жить… — шопотом повторял Сажин.

— Завтра вы придете сюда ровно в одиннадцать часов… нет, лучше в час. Что же вы молчите?.. А то я могу пройти к вам в дом… Испугались, Павел Васильевич?.. Мне все равно и нисколько не страшно… Придете?..

— Да…

— Нет, повторяйте за мной: я приду завтра в час в городской сад и буду здесь терпеливо ждать вас, Анна Ивановна, вот в этой самой аллее…

— Я приду завтра в час…

— Довольно… верю…

В боковой аллее, на скамейке, сидела Прасковья Львовна и самым скромным образом занималась отчасти ботаникой, отчасти минералогией и даже зоологией. Кругом нее валялись разорванные в мелкие клочья листочки сирени, скрученная в развивавшуюся спираль трава, а зонтик ковырял в песке и несколько раз гонялся неудачно за пролетавшей мимо зеленой мухой. Все это, взятое вместе, доказывало только нетерпение Прасковьи Львовны, которая не умела ждать. Она пришла в сад вместе с Анной Ивановной и время от времени сквозь листву аллеи наблюдала сидевшую далеко от нее парочку. Однако они совсем забыли об ее существовании, и Прасковья Львовна сгорала желанием выйти из своей засады.

— Помилуйте, да в это время можно, по крайней мере, десять раз исповедаться!.. — ворчала она, поднимаясь с места.

В самый решительный момент, когда Прасковья Львовна хотела уже итти, она взглянула направо и там, в другой боковой аллее, увидела мужскую фигуру, которая очень внимательно наблюдала ее сквозь редкую весеннюю зелень. Прасковья Львовна даже присела со страху, — ей показалось, что это был Куткевич. В следующий момент она рассмотрела бродившего по аллее Окунева и ругалась вслух.

— Вот еще скотина!.. Ведь ушел из сада, а тут точно из-под земли вырос…

Они стали наблюдать друг друга и со сдержанной злобой делали вид, что ничего не замечают. Это несколько развлекло Прасковью Львовну, и она с новым ожесточением принялась рвать траву и даже бросала камешками в воображаемого неприятеля. Когда показалась Анна Ивановна, Прасковья Львовна пошла к ней навстречу и на ходу говорила:

— Что же вы это со мной-то делаете, голубчик?.. Ведь я тут могла умереть напрасной смертью… Битый час сидела, как лягушка.

Анна Ивановна, вместо ответа, горячо расцеловала Прасковью Львовну и, закрыв глаза, несколько секунд безмолвно ее обнимала.

— Значит, хорошо, что я не выкатила к вам? — спрашивала Прасковья Львовна, растроганная этой нежностью.

— Да, хорошо… Впрочем, я не знаю, что говорю…

— А меня так и подмывало… Я все сказала бы имениннику, решительно все!.. А тут еще навязался Окунев: бродит вон по той аллее, как волк…