Федор Крюков: Группа Б

И когда подполковник, исчерпав свой веселый лексикон, тронул тощую свою кобылицу и порысил дальше, чудо-богатыри загремели обледенелыми шинелями и тоже тронулись вслед за ним. Генерал, объезжая их, слышал, как кто-то, шмурыгнув носом, с почтительным восхищением протянул:

— Ну и зе-ле-нил!..

За годы войны Зося стала совсем военным человеком. Звиняч не раз переходил из рук в руки, деться было некуда, пришлось побывать под обстрелом, пережить дни отчаяния и бесприютности, видеть разорение насиженного гнезда, хватить голоду и холоду.

Но на живом все зарастает. Затянулись, заросли и раны детского сердечка. И в самой разоренности родного угла, в бивуачной тесноте, непристалости, для маленькой Зоси была своя прелесть. Она искренне не понимала, почему иногда мать ходит-ходит, да вдруг всплеснет руками и навзрыд зарыдает над разбитым роялем. Почему порой отец качает безвременно поседевшей головой так горестно и безнадежно, и тихо, угасающим голосом, кого-то жалобно убеждая, повторяет:

— Божья воля… Божья воля…

Зося ко всему приспособилась быстро и была довольна. Мать не раз печально говорила, что вот уже семь лет девочке, а она и читать не умеет. Зося не находила в этом большой беды. Другое дело — башмаки прохудились, но и это претерпеть можно, как можно приучить себя спать на двух стульях или в уголку на полу, рядком с Теклей, от которой так тепло пахнет коровьим хлевом. А утром добыть у повара Новикова горячей вареной картошки с крупной солью и бежать за костел, смотреть солдатское ученье, слушать солдатские песни и маршировать в ногу с ротой, когда она идет на обед.

Любила также Зося провожать транспорт с ранеными. Был у ней приятель — большой, черный солдат Карапет, конюх. Иногда, если Зося очень шалила около лошадей, он сердито рычал на нее:

— Дуришь? зачем дуришь такой болшой дэвочка? Ухо атрэжю!

И страшно таращил свои огромные, черные глаза. Но Зося не боялась ни этих страшных глаз, ни белого оскала зубов, — привыкла. И знала, что Карапет все равно посадит ее с собой рядом на облучке двуколки, и она от школы прокатится за костел, до перекрестка дорог, где стоит гипсовая Богоматерь.

Но самое высокое удовольствие доставлял ей турок Мамет-Оглы, возивший на сером муле воду из речки на питательный пункт. Когда она издали видела голову, красиво обмотанную башлыком, она знала, что это — Мамет и бежала навстречу.

— Мамет-Оглы! Мамет! добры-день!

Он отвечал ей тихим, ласковым лошадиным ржанием:

— Гы-гы-гы.

И Зося каждый раз с любопытством заглядывала ему в рот и удивлялась, почему это у него такая черная дырка, как раз там, где у всех людей передние зубы.

Мамет сажал ее на мокрый бочонок. Упираясь ногами в передок дрог, Зося с высоты радостно обозревала весь свет — знакомый, но сверху такой новый и интересный. Ей очень еще хотелось, чтобы в руках у нее были вожжи, как у Карапета. Но Кючук, маленький мул, возил воду без вожжей, знал дорогу. Иногда Мамет вместо вожжей давал Зосе хвост Кючука, очень грязный и жесткий, но это было ничего: Зося с удовольствием подергивала за этот хвост, как Карапет дергал вожжи. Кючук терпеливо выносил это, но иногда для потехи брыкался и попадал ногой по передней оси. Зося звонко хохотала. Ласково, по-лошадиному, ржал Мамет:

— Гы-гы-гы…

Памятный для Зоси день начался слезами. Она ждала Мамета с речки и от скуки обгрызала еловую веточку. Показался Мамет и серый Кючук с боченком. Зося хотела крикнуть: «день добрый!» — глотнула воздуха и подавилась, — острая боль в глотке заставила ее закричать благим матом. Через несколько минут весь пункт метался в тревожной суматохе: Зося подавилась.

Ахала и вопила мать, голосила Текля, кричал повар Новиков:

— Доктора! доктора давайте!

Прибежал испуганный, белый, как стена, отец, прибежала дежурная сестра Маня Савихнна. После недолгих поисков наткнулись в парке на Милитона Андреевича, того седого пана-доктора, с которым очень дружила Зося: пан-доктор делал ей из бумаги замечательные стрелы, которые перелетали через всю столовую и ловко попадали в цель.

Пан-доктор взъерошил седые волосы, посмотрел в рот Зосе и спокойно пробасил:

— А-а… ну, это мы сейчас… Сестра, пожалуйста пинцетик…

Сестра постучала в стену перевязочной — фельдшеру Мартынычу: — пинцет!

— Х-хо! это нам — раз плюнуть… по-чеховски! — басил доктор, держа Зосю за смуглый, с янтарным отливом, подбородок и смеющимися глазами глядя в ее черные, как тернинки, глаза, налитые слезами. Бас этот действовал, как теплое дыхание печки с хлебами на проголодавшихся и озябших, — приятно, ласково, успокоительно.