Федор Крюков: Газетные статьи

— Объясните нам, чего оно обозначает?

Докладчик ответил, что затрудняется дать историческую справку о происхождении этого символа. И, кажется, никто не знал, откуда вело начало это изображение. Может быть, еще древний мастер — грек — создал его на какой-нибудь вазе скифского периода. Из серых рядов вышел рядовой член с подвязанной щекой и объяснил:

— Как ты, олень, ни быстер ногами, а от казачьей стрелы не уйдешь…

Так оно или нет по существу — разбирать не стали. Понравилось объяснение. Герб приняли. Перешли к флагу.

— Комиссия по выработке основных законов единогласно решила: флагом войска донского считать общерусский флаг — бело-сине-алый, — сказал докладчик, Агеев Павел, подчеркивая особенно единогласность.

«Была когда-то великая Россия… рассыпалась на куски… Мы, Войско Донское, представляем собою один из осколков ее, но думаем и вслух заявляем, что это временно. „Впредь до“… Мы не можем верить — не мирится с этим наше сердце, — что она умерла навеки, великая наша Россия… что не встанет она из праха… Нет великой России, но… да здравствует великая Россия!..»

Дрогнул и зазвенел голос оратора и — показалось мне — ударил по сердцам, истомленным скорбью о поверженной во прах общей матери нашей как призывный сигнал серебряной трубы, зовущей вперед. И зигзагом пронеслись по зале аплодисменты, дружные, но жидкие, далеко не всех захватившие. Отозвался одобрением и приветствовал оратора лишь тот тонкий слой, который представлен интеллигенцией на Круге. Масса осталась безмолвна. И когда из ее рядов вышел на эстраду оратор в рубахе защитного цвета и шароварах с лампасами и в речи не очень гладкой, взлохмаченной, сказал, что казачьему сердцу больше говорит новый флаг, донской, — васильково-золотисто-алый, и там, на фронте, идут за ним как за боевым знаменем, — последующее голосование лесом крепких рабочих рук показало, что быть на Дону флагу донскому, а не общерусскому…

Звучало гордо это — «собственный флаг», но осязательно почувствовалось тут же, что сироты мы и «бесквасники», голыши, сидим у разваленной печки, холодной и ободранной, и нечем отогреть нам иззябшее сердце…

— Нет России — но да здравствует великая Россия!..

Звенит и сейчас в ушах взволнованный голос, и слезы навертываются на глаза и бьется сердце, цепляясь за восторженный зов, как за взмах родных крыльев.

Да, была она неумытая, тупо терпеливая и тупо жестокая, убогая, пьяная — великая Русь. Резали огурцом телушку ее пошехонцы, соломой пожар тушили [5] Пошехонцы — персонажи полуфольклорных, полукнижных анекдотов о глупых обывателях. Название по уездному городу Ярославской губернии Пошехонье. Впервые в литературе появились в книге В. Березайского «Анекдоты, или Веселые похождения старинных пошехонцев» (СПб., 1798). . Но отчего же так неутомимо тоскует о ней сердце, отчего так жаль ее, несчастную Федору, со всей ее темнотой и грязью, и вонью, кроткой тихостью и пьяными слезами, и ее городовыми и жуликами, старыми наивными церковками и питейными домами, университетами и кутузками?.. Почему кажется сейчас, что все в ней было такое чудесное и славное, какого нет ни в одной стране на свете? И почему так тепло было около ее патриархальной печки с лежанкой и так сиротливо-холодно теперь, под собственным флагом?

Я гляжу на эту внушительную живую глыбу, заполнившую партер новочеркасского театра. Плотные, крепко сшитые, загорелые, твердые люди. Станицы выслали сюда самых серьезных граждан. Редкий из них не глядел в глаза смерти. Значительная часть лила кровь на всех фронтах. Многие изведали сладость и горечь партизанских дерзаний, и имена отважных бойцов за спасение родного края огненными цветами горят даже тут, в крещенных огнем рядах бойцов безвестных и простых… Я гляжу на них с тем молитвенным волнением затаенных упований, с каким смотрит сюда, на этот скромный театрик, вероятно, вся Россия, ограбленная, взятая в залог, измученная, истерзанная Россия: что скажут они, эти степные, сурово-серьезные люди, уставшие от битвы и испытаний походной жизни, обносившиеся, разоренные, но не помирившиеся с позором подневольной жизни, с вакханалией красной диктатуры? Чем отзовутся на мои затаенные чаяния о «единой, неделимой», несчастной нашей матери-родине?…

Но они молчат. Угрюмо, сурово молчат, когда подымается речь о России. Почему-то каждый раз, как выступает вперед этот вопрос, с ним в один клубок сплетается страстный спор о царской короне, о республике, о старом режиме… В словесных состязаниях около этой темы упражняется главным образом молодежь, фронтовики, пылкие ораторы, искушенные в спорах, блещущие изумительною кудрявостью словесных оборотов и неожиданных выражений. Кричат, размахивают руками. Но загадочно молчит тяжелая глыба партера, молчит и думает свою думу.