Федор Крюков - Редакционные статьи

Сегодняшняя годовщина относится к разряду тех, что будят смешанные чувства: чувство грусти и боли по поводу потери большого, светлого человека — с одной стороны, и горделивого счастья, что все же был он среди нас.

Сегодня мы поминаем Чернецова [2] В.М. Чернецов (1880–1918) — полковник, донской казак, участник 1-й мировой и гражданской войн. Активный участник Белого движения на Юге России. Командир и организатор первого белого партизанского отряда. Кавалер многих орденов, обладатель Георгиевского оружия. Погиб, попав в плен к красным, от руки Федора Подтелкова. . Через несколько дней подойдет годовщина смерти атамана Каледина. Но в печали этих дней не столько хочется нам сказать с тоской «их нет», сколько с благодарностью — «были» [3] Измененные заключительные строки из стихотворения В.А. Жуковского «Воспоминание» (1827): О милых спутниках, которые наш свет Своим сопутствием для нас животворили, Не говори с тоской: их нет, Но с благодарностию: были. . Ибо смерть этих людей не является простым исчезновением с арены жизни индивидуальных существований — нет, это — жертвы искупительные на алтаре блага народного.

Чернецов, Каледин, за ними — Волошинов, Назаров, Богаевский и другие — их же имена Ты, Господи, веси [4] Их же имена ты, Господи, веси — слова, которые произносит священник при поминовении (заздравном или заупокойном), если имена не известны, или по каким-то причинам не удается прочитать поминальный список целиком. Веси — ведаешь. , — жертвы искупительные, и смерти их — набатный звон, от которого проснулось, прозрело казачество. Проводя параллель между тем, что было на Дону год тому назад, и тем, что видим мы сейчас, ясно становится, что драгоценные жертвы эти не прошли даром, а расцвели пышным цветом оздоровления народного и реальных возможностей возрождения русского государства.

Все в тех же нечистых, кровавых руках, что и в прошлом году, томится ныне сердце России, но заря освобождения сияет отовсюду, и отовсюду идет накапливание сил, подымающихся на борьбу с насильниками. Союзники, поляки, литовцы, финляндцы движутся с запада, Колчак наступает с востока, а обновленное, возрожденное казачество вместе с Добровольческой армией сокрушает с юга красные банды. И хотя в злобе своей озверелые полчища еще жалят и яростно сопротивляются борцам за право, свободу и порядок, но это уж н<���е> что иное, как предсмертные судороги умирающего зверя.

Дон и Кубань уже очищены. Дон и Кубань уже построили жизнь свою на началах порядка, свободы и народоправства. И подобно тому, как жертвами наших великих вождей возродились цветущие степи наши, так верим мы непоколебимо, что и вся Россия спасется теми жертвами, что приносились и приносятся казачеством.

Все достижения казались такими доступными в первые дни нашей революции. Казалось, что одним взмахом переворота мы добились всего, что могли желать. И вдруг все уверовали, что больше нет России-мачехи, что на смену ее родина для всех стала любимой матерью.

В непреложной уверенности этой на местах закипела работа, чтобы параллельно со строением нового политического здания всей государственной храмины российской и отдельные ячейки получили новое устройство, более соответствующее местным интересам.

Закипела работа эта и у нас на Дону. Радостно, как на праздник, стекались в Новочеркасск депутаты первого Большого Войскового Круга, чтобы свободно посудить о своих казачьих делах, чтобы свободно избрать себе батьку — атамана.

Посудили. Избрали. И пернач, 200 лет находившийся в руках присланцев из Петербурга, очутился у избранника народного, первого атамана возрожденного вольного казачества — Алексея Максимовича Каледина.

С радостью в сердце разъехались депутаты по своим станицам. С радостью встречали их избравшие их. Радость разлилась по всем степям донским.

Но недолго суждено было прожить этой радости. Нежданно, негаданно из Питера весть пришла: избранник казачий объявлен изменником. Разгорелась история о «калединском мятеже». И хоть закончилась она полным посрамлением клеветников Алексея Максимовича — все же горький осадок обиды остался в душе казачества и радость его была отравлена.