Павел Нилин: Тромб

Вера Тимофеевна отрицательно помотала головой и, заговорщически приложив палец к губам, сняла трубку.

- Нет, нет, сейчас не могу. Часа через три - пожалуйста, - пообещала она кому-то в телефон. Потом, положив трубку, сказала Мещерякову: - Это Люда, Людмила Федоровна. Да ты ее знаешь. Тримешаева...

- Что-то не помню...

- Она одно время в общежитии жила со мной и с Ингой. Потом все разошлись в разные стороны. Теперь Людмила преподает, кандидат наук. И ей, вот видите, именно сейчас потребовался Плеханов. Третий том. Тут у Дукса, она знает, - пятитомник. Вообще-то хорошая женщина, но зануда...

- Ну, как ты сказала, бог с ней, - махнул рукой Мещеряков. Он поднял глаза и посмотрел на большой портрет Дукса, висевший между двух окон. Валентин тут, похоже, еще совсем молодой.

- Не очень. Это я сама его фотографировала незадолго. И потом дала увеличить. Я очень люблю этот портрет. Вот это выражение глаз...

- Совершенно железное...

- Да уж характерец был дай бог, - улыбнулась как-то загадочно Вера Тимофеевна. - Мы долго работали вместе. Он могуче помогал мне. И не подавлял, ни на минутку не подавлял, но, может быть, отчасти заслонял. Или я сама заслонялась. Уж не знаю, как сказать. Но теперь мне будет работать, наверное, свободнее. И в то же время - труднее. Я совершенно разучилась работать самостоятельно...

- Но у тебя же были свои труды. И по-моему - неплохие. Я видел в Хабаровске и потом, кажется, - в Челябинске.

- Это были не мои, - покраснела Вера Тимофеевна. И стала как бы моложе в этом внезапном девичьем румянце. - Это были в главном тоже его работы. Он был удивительно великодушен, как, может быть, все истинно талантливые люди...

- А ты уж чересчур, - поперхнулся Мещеряков. - Ты уж чересчур честная и щепетильная какая-то...

- Чересчур честными не бывают, - засмеялась Вера Тимофеевна. - А ты, я смотрю, почему-то ничего не ешь. Разве ты уже разлюбил треску? Ты же всегда любил...

- Что-то мне ничего не хочется. И как-то невесело. Странно, я сейчас думаю, мы вспоминаем нашу молодость. Отчего это?

- А я часто - и теперь все чаще - вспоминаю нашу молодость с удовольствием. И даже один случай, как я вывихнула ногу, я тоже вспоминаю как... как что-то светлое. Ты не помнишь, ты переносил меня через такую бурливую речку? Не помнишь, как она называлась?

- Рогожки.

- Правильно, правильно - Рогожки. Это по Курской. И там где-то близко деревня со смешным названием - Пузиково.

- Наверно, уже переменили название. У нас не любят смешных названий, усмехнулся Мещеряков. - Назвали как-нибудь сверхторжественно. Солнечное или Лучистое, как у нас любят...

В этот момент опять зазвонил телефон.

- Инга? - почему-то тревожно спросил Мещеряков, когда Вера Тимофеевна сняла трубку.

- Нет, нет, - сердито сказала в телефон Вера Тимофеевна. - Я же тебе объяснила, что я сейчас не могу. Я потом тебе скажу. Позвони, конечно, позвони, но, пожалуйста, позднее.

Вера Тимофеевна раздраженно положила трубку.

- Это опять Людмила. У нее, понимаешь, завтра, в десять - симпозиум. Ей надо освежить цитаты из Плеханова. Из третьего тома. До чего настырная. Кандидат наук...

- Ну бог с ней, - облегченно вздохнул Мещеряков. - А я подумал, что Инга...

- Инга же не знает, что ты здесь, - улыбнулась Вера Тимофеевна. - Ты что, боишься теперь, что позвонит Инга...

- Я ничего не боюсь, - смутился Мещеряков. - Но, конечно, было бы лучше...

- Что лучше?

- Ну, чтобы Инга знала, что я здесь. А то она будет беспокоиться...

- Хочешь, я снова позвоню. Или позвони сам.

- Да ладно, - махнул рукой Мещеряков. - Я скоро пойду домой. Тут, я не помню сейчас, какая ближайшая станция метро?

- Я отвезу тебя, когда ты скажешь, - чуть поморщилась Вера Тимофеевна. Может быть, ей был неприятен этот разговор об Инге или так показалось Мещерякову. - Я вдруг забыла, о чем мы говорили...

- О том, что эту деревню Пузиково, наверно, переименовали, - напомнил Мещеряков.

- А жалко, - вздохнула Вера Тимофеевна. - Теперь, если даже название переменили, нам никогда уже и не найти тех мест. Если бы мы даже захотели...

- А зачем они нам?

- Ну все-таки, - опять вздохнула Вера Тимофеевна. И предложила, помедлив в задумчивости: - Давай, Дима, выпьем за светлые воспоминания. Ведь ничего, кроме этого, у нас больше нет. Не осталось. Да, ничего-ничего не осталось...

- Это верно, - привстал Мещеряков, чтобы чокнуться с ней.

- А что-то все-таки было, - улыбнулась Вера Тимофеевна. И глаза ее заблестели. - Я в самом деле не забуду, как ты меня нес через ту речку Рогожки. Боже, как мне хотелось тогда тебя поцеловать. Ты еще долго мне снился. Я была уже замужем, а ты мне снился. Не знаю даже, дура, зачем я это тебе говорю?