Павел Нилин: Тромб

- А сердце пошаливает у Шалуна, - говорит Инга, выслушивая мужа. - Уже не тот медведь. Можно бы, пожалуй, и не хорохориться...

- Ты мне это уже лет десять говоришь, - сердится Мещеряков. - У меня каучуковое сибирское сердце. Лет на восемьдесят хватит. А дальше уж и не интересно. Все-таки свиньи мы, что не съездили к Верочке, - говорит он будто бы без всякой связи.

- Она в Сочи. Звонила мне, что улетает послезавтра в Сочи, усмехнулась Инга. - Вдова, словом, не теряет время.

После этого разговора Мещеряков уже не вспоминал о Верочке. Но однажды, опять же глубокой осенью, проходя по Суворовскому бульвару, вдруг услышал:

- Дима, здравствуй.

Мало осталось на земле людей, которые могут так окликнуть Мещерякова, но он все-таки оглянулся и увидел Верочку. Она вышла, должно быть, из универсама с сумками.

- Ну что ты на меня так смотришь? Не узнал? Я старенькая?

- Не сказал бы, - пожал плечами Мещеряков.

Перед ним стояла, чуть покачиваясь на высоких каблуках, великолепная женщина в светлых, взбитых на лбу волосах, в цветастой шляпе, чуть сдвинутой на затылок.

- А у меня в сумке филе трески. Дукс всегда говорил, что Димка любит треску больше, чем женщин. Правда?

- Не знаю. Давно уже не пробовал треску. Она куда-то исчезла. Говорят, ее всю выловили...

- А я вот сейчас ее поймала. Сразу три килограмма. Поедем ко мне. Садись. У меня вон "Москвич". Надеюсь, поместишься? О, какой ты громадный! Я давно не видела тебя. Даже забыла, какой ты. Не туда. Садись со мной рядом. Кстати, ты ведь не был у нас на новой квартире...

Вера Тимофеевна заботливо, как маленького, усадила огромного Мещерякова не переднее сиденье. И, захлопнув дверцу, села за баранку.

- Дукс так и не успел устроить новоселье, - говорила она, переключив на третью скорость и отдавшись движению. - А как он мечтал собрать всех-всех на новой квартире. Вот это был действительно старинный по духу сибиряк.

- Да, сибиряк, - улыбнулся Мещеряков. - Все мы в свое время убежали из Сибири. Погнались после войны за белым батоном. Ведь тогда батоны белые были чуть ли не в одной Москве. А сейчас, вот недавно под Сургутом я вошел в тайгу. Только наступил на будто лакированный брусничный листок, едва не заплакал. Дурак, мол, дурак. Вот, мол, где надо было жить. Или уж кончать жизнь. Белый батон того не стоил...

- "Да при чем тут белый батон? - возразила Вера Тимофеевна. - Ты сам на себя наговариваешь. А о Сибири он тоже тосковал.

Мещеряков молчал, но ему было приятно все, что говорила Верочка о своем покойном муже. Эти слова как бы по-особому сближали Мещерякова с ней, как бы опровергали то, что они с Ингой подумали на кладбище о ее холодности.

- Дукс просто за уши тянул меня к свету, - говорила она. - И сейчас мне, знаешь, дорого все, что хоть отдаленно напоминает о нем. Ты не представляешь, как я рада, что встретила тебя. Это такой презент судьбы, как любил говорить Дукс.

- И вроде приключение? - озорно блеснул глазами Мещеряков.

- Ну, что же, - так же улыбнулась и Вера Тимофеевна. - Должны же быть незапланированные приключения и у не очень молодых людей.

- Все это хорошо, - мгновение спустя посерьезнел Мещеряков, - но как-то неловко, что Инга...

- И Инге твоей я сейчас же из дома позвоню. Скажу, что взяла в плен ее мужа. И муж еще вполне исправный. В прекрасном состоянии. Пусть Инга едет, выручает мужа. Мужьями по теперешним временам не бросаются.

Вера Тимофеевна крутила баранку и смеялась, обнажая ровные белые зубы. И от нее исходил неназойливый, нежный запах духов, чем-то напоминавший Мещерякову детство, даже, может быть, бабушкин садик в Иркутске на Иерусалимской горе и сухие травы, что оставляла бабушка на зиму, заткнув огромные пучки за киоты икон.

4

Очень красивые, удобные для жилья дома появились недавно на юго-западе Москвы. И вот у одного из таких домов остановила свой "Москвич" Вера Тимофеевна.

Поднялись в почти бесшумном лифте на восьмой этаж. Вошли в уютную, как будто очень просторную, хотя и небольшую квартиру, обставленную со вкусом.

- Тут каждый пустячок сделан руками Дукса, - говорила Вера Тимофеевна.

Мещеряков неожиданно вспомнил его бледные руки с длинными пальцами, уже навеки сложенные на груди. Но не ощутил скорби, будто в этих вещах, в люстре, сварганенной Дуксом из кровельного железа "под старину", продолжается живой Дукс.

Вера Тимофеевна, как обещала, тотчас же позвонила Инге, но теща Мещерякова Тереза Бенедиктовна ответила, что Инга уехала на дачу навестить внуков и вернется поздно.