Павел Нилин: Впервые замужем

- Ну, что же, - сказала я. - Разве мы плохо приняли когда-то Еремеева? Да я с большим удовольствием в любое время. Напеку пирогов даже с палтусом...

Тут Тамара засмеялась, как заплакала:

- Ну кому, мама, нужен твой палтус? Если мы пригласим двух-трех людей, от которых сейчас буквально зависит судьба Виктора, то, конечно, не в нашу халупу, а хотя бы в "Дельфин"...

- В "Дельфин, - почти испугалась я, - но это же, наверно, большие деньги?

- Не такие уж большие, - сказала Тамара. - Но все-таки придется, вероятно, пойти на жертвы, если мы хотим добиться чего-то. Карен Альбертович человек не простой. И с ним будут человека два. Может быть, даже Ева Григорьевна заедет. И нас трое. Виктор хочет, чтобы и ты была. Он обязательно хочет, чтобы ты была. Он вообще-то ведь к тебе хорошо относится...

- Но я никогда не была в ресторане. И надеть мне нечего, - призналась я.

- Ну это ничего, ты, слава богу, не актриса, но зато посмотришь в ресторане живых артистов, - опять засмеялась Тамара. - Главное, чтобы Виктор был одет прилично. А я не могу никак выкроить хоть несколько рублей ему на белую рубашку. Ему так идет все белое. Но он совершенно не думает о себе. Говорит: Лев Толстой ходил и босиком. Но в наше время такое не поймут. Надо что-то продумать относительно денег для ресторана. У тебя уже ничего нет? - посмотрела на меня с надеждой Тамара. И покраснела.

- Что-нибудь придумаем, - сказала я. - У меня завтра зарплата и премия.

- Значит, ты сможешь, мамочка, нам одолжить? Значит, я могу успокоить Виктора? Как я люблю тебя!

Отказать бы я все равно не могла. Но на мое и всеобщее наше счастье, опять приехал из Алапаевска дня на три отец Виктора и, как всегда, с деньгами. Вот эти-то деньги плюс моя премия и пошли на ресторанную встречу. Честно говоря, я не думала, что пойдет столько денег.

"Дельфин" - это недавно открытый ресторан-поплавок на нашей полноводной реке. Мне очень понравилось там. И, наверно, навсегда запомнится тот вечер. Хотя он и начался почти с огорчений и закончился тоже, как говорится, без большого энтузиазма.

Вместо тех, кого звали и кого ждали, явился только этот некто Гвоздецкий Юрий Ермолаевич, не молодой, очень полный, как бы о двух шарах - на горбу и на животе - в просторных полосатых брюках, в сопровождении, как и Еремеев тогда, двух угрюмых молодых людей с черными бородами.

- Это Эдик и Мика, - представил Гвоздецкий молодых людей. - А Карен Альбертович и Ева Григорьевна, к нашему сожалению, не смогут быть. У них сегодня и завтра симпозиум с югославами. Но они передают привет...

"Привет, это уже неплохо", - подумала я, очень обрадованная и музыкой, что заиграла сейчас же, как мы вошли на трап, и душистой прохладой на реке, по которой только что прошлепал, подымая волну, красивый белый теплоход в разноцветных огнях и флажках.

Мы уселись все за один стол, сооруженный из разных столиков, укрытых белоснежной скатертью, уставленный закусками и вазами с цветами. Ну что может быть лучше?

- Ох, Юрий Ермолаевич, - сказала Тамара, - я совсем забыла. Это, познакомьтесь, моя мама, научный работник. Ее зовут Антонина Николаевна.

- Ну, что вы, зачем? - растерялась я, когда Гвоздецкий, перегнувшись через стол, поцеловал мне руку. Губы у него, обратила я внимание, толстые, сырые. Но мне было все-таки приятно. Хотя и неловко, что Тамара так меня представила. Возразить же, то есть поправить ее, я не посмела. Может, подумала, так будет лучше для Тамары и Виктора.

- А это, извиняюсь, Юрий Ермолаевич, папа Виктора, - продолжала Тамара. - Он механик. Прилетел позавчера из города Алапеевска...

- Алапаевска, - поправил папа и нахмурился. Ему показалось, может быть, обидным, что невестка не может запомнить название города, где родился ее муж и проживает ее свекор.

Но стариковская хмурость вскоре прошла. Начали чокаться. Правда, Гвоздецкий, как важный гость, хотя и замещающий более важных лиц, из-за которых и сделаны эти затраты, не сразу разрешил наполнить ему бокал. Он все рассматривал бутылки, которые протягивал ему Виктор. Наконец он выбрал одну и поставил около своего прибора. "Вот так будет надежнее", - сказал. И затем наливал себе сам, ни с кем не чокаясь и ничего не говоря. Заговорил он, может быть, после третьей или четвертой рюмки. И заговорил каким-то странным болезненным голосом и точно отвечая на чей-то еще не заданный вопрос:

- А что из себя представляет и особенно воображает себе хотя бы тот же Карен Альбертович? Если б я был посмелее и поактивнее, угождал бы начальству, я и сам бы не бегал сейчас на побегушках у этого надутого Карена Альбертовича.