Булат Окуджава - Похождения Шипова, или Старинный водевиль

"Насчет меня сумлеваются, - понял Михаил Иванович, - хотя сделать ничего не могут князь велели. А мнето что?.. А мне ничего... Пардон", - и он осторожно прикоснулся к груди, где за мышиной тканью сюртука покоились ассигнации.

За громадными окнами губернаторского кабинета сиял январский белый полдень. От голубой изразцовой голландки тянулось легкое тепло. Губернатор был значителен, адъютант красив и наряден, так что Шипов размяк и зажмурился...

Последняя лампа догорала в трактире. Шипов шагнул к дверям.

В наступившей тишине слышно было, как за стеной гудит разыгравшаяся метель.

- Эх, - сказал хозяин, - куды ж вы в такую-то метель?

- А мы господу помолимся, - засмеялся Шипов и, подтолкнув оборванца, вышел вон.

И метель тотчас же прекратилась.

- Свят-свят! - закрестился хозяин испуганно. Но тут же ощутил, как ниточка какая-то внутри отпустила. Стало полегче как-то. И он даже подумал, что, мол, за почет такому маленькому агенту, когда в заведении и господа офицеры бывают, и воротилы, и даже тайный советник Яковлев с гостями вот здесь сидели, пили-ели - и ничего, а тут, господи, беда какая!..

Возле трактира была темень. Единственный фонарь с нею не справлялся. Неподвижный женский силуэт чернел в отдалении. Шипов пожал плечами.

- Батюшка, не погуби! - запричитал оборванец.

- А чего мне тебя губить, - сказал Шипов. - Ты ступай себе... На-ка вот денежку да ступай... - И он снова пошуршал кошельком советницы и протянул Яшке ассигнацию.

- Ой-ой! - захрипел Яшка. - Благодетель! Дозволь ручку! - И благодарным носом ткнулся Шилову в грудь. - Радость-то какая. Михалваныч, отец родной! - Он гладил Шипову плечи, руки, целовал локотки, коленки, пуговички на пальто...

- Ну, будя, - устало оттолкнул его Шипов. - Ступай, ступай, шер ами, да гляди у меня...

Яшка исчез за углом, только слышался хруст его опорок по свежему, крупному, сахарному, рассыпчатому январскому снежку.

Женщина шагнула к Шипову и снова замерла.

- Ой, Матрена, - сказал Шипов, - а ты все стоишь?

- Все стою, - едва слышно отозвалась Матрена.

- Небось зазябла на метели-то?

- Как же не зазябнуть? Зазябла...

- Какая же ты, Матрена, упрямая. А я вот тебе сейчас подарочек дам... вот он... денег тебе сейчас...

Он сунул руку в карман, в другой. Лицо его изобразило удивление, затем испуг. Он тихо рассмеялся.

- Ну и Яшка!

- Я видала, - сказала Матрена и приблизилась еще на шаг.

- Человек свое всегда возьмет, - сказал Шипов задумчиво. - Оттуда, отсюда, а возьмет...

- Я бы вас чаем с медом напоила бы... Пожалела бы...

Она зажмурилась и пошла по улице. Шипов медленно шел рядом.

Он шел и пытался осознать, что произошло. Все эти чудеса случились с ним третьего дня. Тогда он выкатился от генерала Тучкова, расправил гороховое пальто и двинулся по Тверской. Он шел медленно, с достоинством, не хуже многих других. Мог и извозчика взять, да воздержался. Теперь глядите на него, глядите, пока не поздно, он через год эвон где будет - не разглядеть.

Снежные сугробы голубели вдоль мостовой. Слышались колокола, чьи-то восторженные крики, визг полозьев. Пахло свежим хлебом. Михаилу Ивановичу даже захотелось снять котелок и поклониться удаляющемуся дому генерал-губернатора. Однако новые заботы уже гудели в его голове, из которых первая была - встретиться с господином Гиросом, назначенным ему в помощники. И вот он шел, минуя чужие подворотни и окна, все дальше и дальше, к Самотеке, где проживал его будущий компаньон.

День был такой прекрасный, что никаких сомнений ни в чем таком же прекрасном не могло быть, и уверенность в успехе, под стать этому яркому, брызжущему жизнью дню, не покидала Шилова. Да он вообще был удачником и, отличаясь в поимке карманных воров, никогда даже не задумывался, откуда у него этот странный талант, этот нюх и интуиция провидца. Все текло, как текло, и, значит, судьба к нему была милостива за что-то, потому что легкость, с которой он обнаруживал пропавшие кошельки, другим полицейским агентам даже не снилась. И, как всякий богато одаренный человек, он не думал трястись над своим талантом, дрожать, что вот-вот это чудо погаснет, а, напротив, раздавал его с блес

ком, с щедростью, любил благодетельствовать, но и ох благодарностей не уходил.

А Москва продолжалась. В Самотечных улочках-переулочках, тупичках, в смешении дерева и кирпича продолжалась она, пышная, январская, снежная, но уже более тихая, более приглушенная, сокровенная, словно именно здесь или где-то совсем рядом, за поворотом, и должно было открыться место проживания затейливой московской души. Даже грохот недалекой Сухаревки был бессилен пробиться сюда, и только колокольный звон, ослабевая, все-таки расплескивался по маленьким дворам и затухал в подворотнях.