Юрий Пахомов - Случай с Акуловым

- Нонешний год и ехать ей не хотелось,- снова заговорила Матрена.Да-а, как сердце чуяло.

- Гляди-ко.

- Не поеду, говорит, мама. А то еще не свидимся. Сердце у нее. А знаешь, как начальник ее на похоронах плакал? Такой человек - душевный.

- И давно ль похоронили-то?

- Сорок дней прошло. В воскресенье было. А не спится... Так и стоит она у меня в глазах. Может, на что обиделась?

- В церкви отпевали?

- Какое! Зять что баран уперся, ни в какую. Да-а-а.

- Все там будем, но не в одно время. Чаю-то попьешь?

- Не-е. Распухла вон вся, как колода. Пойду я, Марея. Поглядела на тебя и пойду. Недолго нам друг на дружку глядеть осталось. Да и пора...

Сопение, хриплое бормотание, возня.

"Недолго нам друг на дружку глядеть осталось,- повторил про себя Акулов.- Вон оно как просто..."

О жизни Акулов никогда глубоко не задумывался. Общался в основном с людьми молодыми, сильными. Смерть среди них уважали, всякое случалось в трудной их морской службе, но смерть была роковой случайностью, так стоило ли о ней думать? А здесь так просто...

Тревожила еще неясно очерченная мысль, и от нее было неспокойно. Как он жил? Детдом, двухъярусные койки в ФЗУ, училище, флот и опять-таки общежитие, кубрики, каюты. Его всегда кормили. Плохо ли, хорошо ли, покормили. У него всегда был теплый угол, друзья, и ничего ему не нужно другого. А рядом, оказывается, текла иная жизнь...

- У тебя что, гости? - спросила Матрена.- Я вон гляжу, макентош висит.

- На ночевку попросился. Приезжий.

- И то, и то. Ну я пойду, Марея.

- Иди, иди.

"А ведь она меня даже не спросила, кто я и откуда. Даже звать как не спросила",- с удивлением подумал Акулов.

Мария Кондратьевна заглянула в светелку и ласково сказала:

- Заскучал небось? Наша жизнь деревенская скушная, особливо осенью. А летом некогда: хозяйство, огород. И туристов тьма-тьмущая. Июнь месяц весь, поди, у меня один прожил, писатель вроде. Все про мужа моего, деда Андрея, царство ему небесное, выспрашивал. Как ему Чехов-батюшка часы дарил. Да какая у меня память? Вот дед мой, покойник, тот много помнил, при усадьбе жил. Много-о. А может, и привирал, кто ж его узнает. Ну что, милый, пойдем чайку попьем? Разносолов у меня нет, а чаек найдется.

Мария Кондратьевна принесла закопченный чайник, разлила кипяток в тяжелые фаянсовые кружки. Чайник для заварки покоился под расшитой крестом подушкой. Тихонько потрескивал на стене электросчетчик. Рядом с ним, на гвозде, были наколоты пожелтевшие квитанции.

- Баушк, как же вы живете... одна? - спросил Акулов, помешивая ложечкой чай.

- Так и живу.- Мария Кондратьевна бережно отрезала два ломтя хлеба, прикрыла буханку чистой тряпицей, смахнула со стола на темную сухую ладонь крошки и отправила их в рот.- Так и живу. Дед был, помер прошлый год, на покров. А моложе меня на год был. Мне уж, милый, восемьдесят седьмой. Годы немалые.

- А живете вы на что? Пенсию платят?

- Платят, как не платят. Сорок рублей, за кормильца. Да хозяйство...

"Сорок рублей... А я, сволочь, за вечер в кабаке пятьдесят просиживал".

Акулов с изумлением взглянул на Марию Кондратьевну: сухонькое ее лицо в чисто промытых морщинах было светло и спокойно.

Они помолчали. Все так же равнодушно стрекотал счетчик. Мутное и тяжелое, что копилось весь день на душе у Акулова, готово было вот-вот выплеснуться.

И Мария Кондратьевна, словно уловив его настроение, молчала.

Акулов допил жидкий чай, торопливо поднялся.

- Я, пожалуй, пойду пройдусь,- неуверенно сказал он,- покурю пойду.Все его давило в этой маленькой, по-корабельному чистой избе. К неловкости присоединилось еще чувство тревоги: зачем он здесь? Ведь расскажи кому из ребят - не поверят. Псих, скажут, ненормальный. А? И это же надо!

- Сходи протрясись,- невнятно пробормотала старуха.- Осень у нас духовитая. А я пока постелю тебе.

На крыльце Акулов остановился, закурил. Было уже совсем темно, и все же темнота была неплотной, не такой, как на Севере. Луна еще не взошла, но низкое небо рябело от звезд, от них и шел тот рассеянный серебристый свет, разжижающий темноту.

Мокро блестела дорожка. Над усадьбой светили редкие огни, но были они как-то уж очень высоки, будто на горе. А может, так просто казалось?

Набежавший ветерок пошелестел в палисаднике. От бревенчатой стены тянуло гнилью.

"А ведь он жил здесь, - с изумлением, впервые за весь вечер, подумал Акулов, - жил, ходил, думал. А? Мимо этой избы ходил, наверное, Часы кому-то дарил. Неужели в такой темени писать можно было? Поля кругом, темень. Ни электричества тебе, ни телевизора..."