Александр Эртель - Карьера Струкова

– Какой аблакат? Зачем?

– Судиться желаю.

– С кем судиться?

– С кем дрались, с Фомкой с Брюнчиком. Я за мордой не гонюсь, а насчет руки… Прямо к следственнику едем… Четвертной убытков… В увечье…

– А! Так вот на что понадобилось свидетельство, – зловещим шепотом выговорил доктор и вдруг крикнул: – Алексей Васильевич, станьте у дверей!

Струков взглянул на его побелевшее как бумага лицо, на глаза с грозно мерцающими зрачками и испугался.

– Что вы хотите делать? – воскликнул он.

– А я ему залечил, я и сломаю… И засвидетельствую, что сломана, – проговорил Бучнев и грубо схватил мужика за руку. Произошла отвратительная сцена. Мужик растерялся, завопил пронзительным голосом: «Ай!.. ай!.. Пустите душу на покаянье!.. Ай, батюшки, не буду… не буду… другу-недругу закажу!..» – и, отчаянным усилием освободивши наконец руку, опрометью, без шапки, выбежал из флигеля.

– Я тебе дам свидетельство! – гремел доктор, выбрасывая в окно мужикову шапку, но тот уже был около телеги, в которой внезапно поднялся во весь рост какой-то мужчина в потертом пиджачке и с подвязанной щекою и начал что есть силы нахлестывать лошаденку. Несчастный мужик успел, однако же, навалиться животом на грядушку и в таком положении скрылся в клубах пыли, поднятой быстро мелькавшими колесами.

Ошеломленный Струков несколько минут молчал, тяжело переводя дыхание. Доктор несколько раз прошелся по комнате, затем, как ни в чем не бывало, закурил трубку, и… простодушно рассмеялся.

– Дрянной мужичонко, – сказал он, – впрочем, это его непременно где-нибудь в кабаке этот стрюцкий науськал.

– Послушайте, неужели вы серьезно хотели сломать руку? – спросил Алексей Васильевич, чувствуя, что не в состоянии отвести глаз от стоявшего перед ним доктора.

– Конечно, нет.

– Ну, а по вашему лицу видно было, что да.

– Может быть, не знаю, неохотно ответил доктор. Я не понимаю такого обращения с народом.

– При чем же тут народ? Будь он барин, это все равно.

– Сомневаюсь, чтобы вы так поступили с барином, – поднявшись и усиливаясь сдержать трясущуюся челюсть, сказал Струков.

– Отчего? Не сомневайтесь.

– Ну, вот я – барин, и я говорю вам, что вы сделали подлость! – крикнул Алексей Васильевич.

Глаза его впивались в лицо доктора с какой-то сумасшедшей настойчивостью.

Прежде Бучнев в ожидании таких взрывов пристально следил за Алексеем Васильевичем. Теперь ему было не до того… Он усмехнулся, потом сказал усталым голосом:

– Я говорил, что я вам неприятен. Охота петушиться. Если подлость – я сам себя накажу. Если вы хотите узнать, поступлю ли я так с вами, – вам надо стакнуться с стрюцким, кляузничать, требовать от меня заведомой лжи, пособничества в кляузе. Ваш тон и даже больше – ничего не могут доказать. Я ведь оскорблений так называемой чести не признаю, предрассудок «собственного достоинства» отрицаю…

Струков ничего не понимал. Шум крови в его ушах перебивал голос доктора. Да если бы и не шумело, он все равно не разобрал бы, что тот говорит ему. Он только видел, как омерзительно шевелятся эти тонкие губы, как отдает желтизною мускулистая ненавистная щека с подлой чисто вымытой морщиной около носа.

– Что у вас тут случилось, Григорий Петрович? – послышался за дверями торопливый и встревоженный голос Наташи.

– Нельзя, нельзя, я не одет! – крикнул доктор.

И в тот же миг раздался сильный, отвратительный звук… Григорий Петрович пошатнулся, как-то странно взвизгнул и с страшным лицом, на котором горело розовое пятно, бросился к Струкову, – и схватился за ручку двери.

– Я не одет, Наталья Петровна… успокойтесь… Через пять минут приду в дом… – сказал он почти твердым голосом.

Наташа еще что-то говорила, потом ушла… Доктор прислушался к ее шагам, отошел от двери, сел и взглянул на Струкова. Никогда тот не мог забыть этого печального, усталого взгляда.

– Я готов… Когда? – хрипло выговорил он.

– Это стреляться-то, что ли?.. Нет, Алексей Васильевич, я не стану стреляться.

Струков криво усмехнулся, наклонил голову, колеблющимися шагами вышел из комнаты и, не заходя в дом, уехал на хутор.

Всю дорогу он чувствовал себя точно пьяный. Обрывки мыслей, впечатления, образы проносились в его отуманенной голове беспорядочной чередою… Вечерело. Где-то вдали надрывающим душу звуком мычала корова. Мутная пелена пыли нависла над выжженной степью. Солнце закатывалось, зловещее, тусклое, угрожающее.

По дороге встретился мужик верхом. Струкову отчетливо бросились в глаза его черное, загорелое лицо, до странности белые зубы, открытые удивленной улыбкой… Мужик что-то сказал, потом что-то закричал вслед, – было не слышно за стуком колес. «Чему он удивляется?» – подумал только Алексей Васильевич. Недалеко от хутора повстречался другой мужик, в телеге, и опять с раздражающей отчетливостью сверкнул ослепительными зубами на черном, как у негра, лице и закричал… Струков услышал и страшно переконфузился.