Александр Эртель - От одного корня

Самовар скоро вскипел, и мы благодушествовали за ним втроем: я, Трофим и Михайло. Алена не показывалась из-за перегородки. Михайло сесть к столу не решился и пил чай, держа чашку в руках, что, вероятно, стоило ему немалых огорчений.

– А что, Миколай Василич, – говорил за чаем Трофим, – я так помекаю: времена ноне – самые что ни на есть развратные… Ты как полагаешь?.. Сказано – брат на брата, так вот оно и есть… Ну, купцы там аль господа в разврат пошли, это уж им такой предел положoн: сыспокон веку у них так водится, чтоб все в одиночку… сусед под суседа ямы копать… Ну, а наш-то брат, мужик, посмотришь… Ни тебе какого ни на есть согласья, ни тебе артельности… А уж я так своим глупым разумом думаю: коли мужику да ежели друг за дружку не стоять – пропащее дело… Что у него? У купца, как-никак, капиталы… у барина – земля аль жалованье какое полагается. А у мужика только и наживы, что недоимка да неотработка… Всякому свой предел положoн, ежели ты, значит, купец, ну – торгуй, барин – землей владей… А уж как ты хрестьянин, так хрестьянином и будь… Чтоб, к примеру, как Христос-батюшка повелел… Он, батюшка, претерпел – и ты терпи… Он за мир душеньку свою положил, и ты за мир стой… а не то чтоб какой кус урвал да один и сожрал… Ежели ты, будучи мужиком, хрестьянства от господа бога удостоен, так неежели тебе в разврат с миром идти… Я так полагаю…

– Да разве «хрестьянин»? Ах, Трофим, Трофим… Ведь мужик-то крестьянином зовется, а христиане, или, по-твоему, «хрестьяне», мы все одинаковы, и барин, и купец, и мужик…

– Нет, это ты не так, Миколай Василич! – упрямо перебил меня Трофим. Потому как Христос-батюшка терпел и за мир пострадал, так он и мужикам узаконил… Стало быть, они хрестьяне и есть… А ежели ж мужик от хрестьянства отбивается, ну, значит он Христу – раб лукавый… потому мир на мамону променял… И нет, я тебе скажу, греха тяжчее, как ежели мир продать аль супротив его возгордиться… Ах, сколь тяжек грех энтот!..

Вот, я тебе скажу, деды наши, ну, точно что крестьяне были… заправские… Все-то у них без обиды, все-то у них по правде, поровну… Беда ли какая навалится – весь мир стерпит ее, беду-то, сообчa… а не норовит, чтоб по-нонешному: я – не я, и деля не моя… Потому и беда, напасть какая, не иначе как от господа бога. И надо ее претерпеть… можа, бог веру нашу пытая, бедой-то… Всё от бога… Аль возьми ты, таперча, работу… какая была!.. Не нонешней чета… И барщина и своей-то невпроворот. А всё бог милослив – справлялись… А почему?.. Дружно все!.. Всем миром… Опять некруты, аль оброк, аль баловство какое, – ну, проворуется там кто аль еще как сбедокурит, – мир все рассудит… никого не обидит… И уж этого чтоб непокорства – ни-ни!.. В страхе жили, закон наблюдали как следует, по-хрестьянски… А теперь какой закон! – Один разврат… – Так, положим – мировой. Ну, может ли он мужика рассудить?.. Он судит по книжке, а мужику эфтого не нужно, мужику – чтоб по закону… Купца аль барина – ну, это так… это он может… А теперь возьми – мужик купцу по условью не отработал… сичас у него – клеть… аль корову с двора… Вот он, мировой-то! А рази это закон?.. Он сперва разбери, с чего мужик не отработал… Можа, ему не токма что работу сполнять, а хошь давиться, так в пору… А мировой эфтого понять никак не может… потому человек он чужой, сторонний… По письму-то он, можа, и зная, а уж хрестьянского-то порядка, мирского-то, и нет… Даром что мировой!

– Вот ты все мирового корить, – сказал я, – ну, а ваш-то, крестьянский суд-то лучше, что ль? В волости-то?

– Да ведь и я про то же, Миколай Василич… Что одно слово разврат… брат на брата… В старину, сказывают, и судов-то этих совсем не было… Вершили миром… чтоб, значит, по правде… по божьему… Вот те и суд весь… Вон у меня в запрошлом году дедушка помер, можа сто годов ему… так он что, покойник, порасскажет, бывало… У нас, говаривал, не токмa что начальство какое, судьи там аль сотские, у нас и староста-то только по званью был… А то все мир, старики… Как что положат, так тому и быть… А чтоб до суда там – и в жисть не доваживалось… Раз мертвое тело нашли; так мир-то собрался и порешил: заседателю чтоб триста целковых… Тогда какие-то заседатели были, вроде как, к примеру, становой у нас… Разложили, с кого сколько, да и отвалили… Этим и отошли от суда… Вот как в старину-то!.. А ноне что… Ноне не токмa что застоять, а потопить норовит всякий… абы самому сухому из воды выбраться…

Трофим махнул рукой и сокрушительно вздохнул.

– Душу по нонешним временам загубить – плюнуть! – продолжал он после непродолжительного молчания, в течение которого грустно и вдумчиво смотрел куда-то в сторону. – Возьмем теперь хошь грамоту… Коли ежели с совестью, ну, так! – окромя спaсенья ничего… Ну, а с другой стороны – самое распропащее дело… Ты так рассуди – писарь!.. Что он может?.. Он то и в остроге сгноит и в Сибирь сгонит… Самый погибельный человек!.. Аль опять купец – условье тебе напишет – разор один темному человеку… Он тебе там и неустойку… он тебе и штрах… А ты отдувайся… И, стало быть, по нонешним временам мужику без грамоты никак невозможно… Ну-ка, будь я грамотный-то: он меня в острог подведет, а я ему – не хошь ли, мол, рожна… он мне штрах проставит, а я ему – не лучше ли, купец, врозь… Вот оно какое дело!.. Аль миру подвох какой, – сичас грамотный человек разобрать это может… Аль по нонешним развратным временам – наставить в чем… от божественного там аль так из книжек… Все может!..