Александр Эртель - Последние времена

– Оченно даже возможно добыть лошадок, – повторил он.

– Да ведь это далеко.

– Верст десять, – сказал сторож.

– А мы вот как сделаем, – заторопился монашек, – Мы как выйдем и сейчас же, со божией помощью, на пчельник…

– Какой пчельник?

– Это точно, пчельник здесь есть – монастырский, – промолвил сторож.

– Монастырский пчельник, – повторил монах. – Мы как в него, с божией помощью, взыдем, и прямо в Лазовку служку нарядим. А вы уж, ваше степенство, приношение нам за это… – И, отвесив мне низкий поклон, он спешно и невнятно забормотал: – Во славу божию… на спасение души… труждаемся и воздыхаем: монастырь убогий, скудный…

– Вот, вот, – подтвердил сторож, покровительственным жестом указывая на монаха, – вот отец Юс и проводит вас. Он вас проводит до пчельника, а вы ему снисхождение сделайте. Отчего не сделать снисхождения!

– А до пчельника далеко?

– Верст…

Но монашек перебил сторожа.

– Версты две, ваше степенство, – быстро сказал он, – никак не более, как две версты.

Сторож только носом покрутил и как-то неловко моргнул одним глазом.

Я согласился. Отец Юс схватил мой саквояжик и проворно двинулся к вокзалу.

– Отец Юс! – остановил его сторож и, подозвав, пошептал ему что-то. Отец Юс в свою очередь отозвался страстным и убедительным шептанием… Но сторож не унялся и даже возвысил голос. – Мастера вы здесь облапошивать! сказал он. Тогда отец Юс с неудовольствием сжал губы и обратился ко мне:

– Ступайте, ступайте, ваше степенство, я догоню.

Я вошел в вокзал. Там было душно и пахло свежей краской. Через несколько минут вбежал мой проводник в сопровождении сторожа. Последний меланхолически улыбался и утирал рукавом губы. «Он вас проводит!» – сказал он мне, снова покровительственно указывая на отца Юса. А пазуха отца Юса была в некотором беспорядке, и лицо изъявляло недовольство. Мы пошли.

– Прощай, отец Юс, спасибо! – произнес сторож.

– Ладно, – ответствовал Юс и сухо поджал губы. Выходя из вокзала, я увидал огромное окно конторы, а за окном важный лик господина, по милости которого совершалось теперь мое пешее хождение. Под его жирным пальцем снова билась и беспомощно трепетала бедная муха, а он, сосредоточенно оттопырив губы, осторожно давил ее и внимательно следил, как ее тонкие ножки бестолково скользили по стеклу.

Станция стояла на песчаной поляне, скучно желтевшей на солнце. Вокруг поляны со всех сторон толпился лес. Там высились мрачные сосны, здесь стройные березы белелись веселою дружиной… По преимуществу же преобладал дуб, и густой орешник превозмогал всюду.

Мы достигли просеки и пошли лесом. Но не прошло и четверти часа, как лес этот миновался и по обеим сторонам дороги потянулся мелкий кустарник, среди которого, там и сям, высились одинокие дубы. Тени не было и помину. А между тем был час пополудни и жара стояла несносная. Неподвижный воздух напоен был зноем. Небо висело над нами ясное и горячее. Идти было ужасно трудно: глубокий песок однообразно шуршал под нашими ногами и безжалостно палил подошвы. В лесу стояла тишина. Птицы как будто попрятались… Листья утратили свою свежесть и недвижимо висели, поблекшие и пыльные.

У отца Юса и походка оказалась подобна речи: частая и дробная. Он долго шел молча и, беспрестанно поправляя пазуху, казалось негодовал. Я тоже молчал и посматривал вдаль, куда бесконечной чередою убегала тяжкая дорога.

– Эка жара-то! – вырвалось, наконец, у меня.

Отец Юс встрепенулся. Он пристально посмотрел на небо и сделал вид, как будто оно неожиданно распростерлось над нами такое знойное и яркое; затем поглядел на свои ноги, обутые в толстые башмаки, и, наконец, с осторожностью произнес:

– Благодать господня… – но, заметив, вероятно, что в этих словах мало утешительного, добавил: – Вот, с божиею помощью, Кривой Обход придет: большой липняк!.. Древеса в обхват и усладительные ароматы.

– А далеко ли?

– Версты через две достигнем, ежели господь милосердый…

– Как через две! Да пчельник-то когда же?

Отец Юс смутился.

– Спаси господи и помилуй! – воскликнул он. – Значит обмолвился я вашему степенству: пчельник за Обходом… – И, не дожидаясь моих возражений, затянул грустным тенором: «Очи мои излиясте воду, яко удалился от меня утешаяй мя, возвращаяй душу мою: погибоша сынове мои, яко возможе враг…»

Я же был печален. И отец Юс заметил это. Прекратив свой горестный кант, он вздохнул и произнес:

– Благо есть мужу, как ежели возьмет ярем в юности своей.