Борис Пильняк: Заволочье

- Что вы делаете, ааая?! что вы делаете?!..

Люди толпились раздетые; горели прожекторы, в клочья разрывая мрак, отчего мрак был только сильнее, - и нельзя было понять, кто приполз из-за борта, от смерти, кто - раздетый - прибежал с жилой палубы. Кто-то скомандовал полный назад, стоп, полный вперед, - во мраке под парусами гибнущего парусника, в свете прожекторов, бегал, как бегают кошки на крыше горящего здания, человек, махал руками, орал так, что достигало только одно слово - "под либорт! под либорт!" - ныл радио-аппарат, - и тогда ударил вновь "Свердруп" в борт парусника, и с ловкостью кошки возник из-за борта в свете прожекторов новый человек, бородатый старик, и из разинутой пасти летели слова: - "черти! черти! черти! голубчики! под либорт, под либорт! берите! берите!"...

А во мраке гибла белая шхуна, повисли бессильно паруса, клонились к воде. Ни одного огня не было на шхуне и только мирно, по-зимнему горела семилинейная лампенка на корме в кают-компании. Вскоре узналось, что старик, влезший на "Свердрупа" последним - капитан парусника, что он сорок семь лет ходит по морям, четырежды гибнул - и четыре громадных креста стоят на Мурмане, около сотен других, поставленных в память спасения от смерти в море; - и что судовую икону - Николу-угодника, - которой благословил отец сына сорок семь лет назад, - Николу успел взять с собой капитан [это обстоятельство настоятельно просил капитан Поленов внести в Акт, и поклялся при всех, что пятый поставит крест он у себя в Терибейке, на Мурмане]; - что "Мезень" выдержала пятидневный шторм, "держали бурю", и тут, переутомленные, в затишьи заснули, проспали вахту, - а "Свердруп" был пьян: тысячи верст просторов, сотни верст направо и налево, и вокруг, - и надо же было двум суднам найти такую точку в этих просторах, чтобы одному из них погибнуть; - одно утешение - теория вероятности - не "Мезень" - "Свердрупа", а "Свердруп" - "Мезень"! - Гудело радио, нехорошо, сиротливо. Белые паруса "Мезени" легли на воду, - и до последней минуты горела, горела сиротливым огнем в кают-компании на "Мезени" керосиновая семилинейная лампенка.

Лачинов чувствовал себя весело и покойно, но руки чуть-чуть дрожали. И самым страшным ему был огонек в кают-компании на паруснике, этот домашний, мирный огонек, точно по осени в лесной избушке, - этот огонек бередил своей неуместностью. Лачинов думал, что, если бы он прочел в книге об этой страшной ночи, когда в ветре и мраке никто не спал, а старики-поморы, которые появились из-за борта, плачут от лютого страха смерти, - об этом паруснике, который на глазах, вот с лампенкой в каюте, затонул и повалился на борт, - вот о той лодке, которую "Свердруп" спускал на воду и которая пошла к тонущему судну, а ей кричали, чтоб осторожней, чтобы не затянуло в воронку, если корабль пойдет ко дну, - если бы Лачинов прочел это в книге, ему было бы холодновато и хорошо читать. И он думал о том, что любит читать книгу Жизни - не на бумаге. Лачинов стоял у борта, в воде возникали и меркли фосфорические медузы, начинало чуть-чуть светать, "Свердруп" шел к берегу. К Лачинову подошел Саговский, сказал:

- А у меня новый друг появился. Смотрите, какой котишка славный. Его штурман Медведев привез с "Мезени", - в руках у него был котенок. - Перепугались?

- Нет, - не очень, - ответил Лачинов. - Смотрите, какая медузья красота, - но, - вот тот огонек у кормы у меня все время смешивается со скверненьким маленьким человеческим страшком!

- А мы можем послать еще по письму, мы идем к берегу, - сказал Саговский. - Я уже написал.

- Нет, я никому ничего не буду писать, - ответил Лачинов.

--------------

...А потом было море, в труде и штормах. Шторм бил семнадцать дней.

Еще в горле Белого моря встретил шторм. "Свердруп" по 41-му меридиану шел на север, к Земле Франца-Иосифа, с тем, чтобы сделать высадку на Кап-Флоре, в этой Мекке полярных стран, где дважды повторилось одно и то же, когда гибнущий Нансен, покинувший свой "Фрам", встретил на Кап-Флоре англичанина Джексона, - и когда гибнущий русский штурман Альбанов, покинувший далеко к северу от Земли Франца-Иосифа гибнущую, затертую льдами "Анну" Брусилова, два месяца шедший по плывущему льду на юг к Земле Франца-Иосифа, ушедший с "Анны" с десятью товарищами и дошедший до мыса Флоры только с одним матросом Кондратом [ибо остальные погибли во льдах], - встретил на Кап-Флоре остатки экспедиции старшего лейтенанта Седова - уже после того, как Седов, в цынге, в сумасшествии, с револьвером в руках против людей, на собаках отправился к полюсу и погиб во льдах.