Борис Пильняк - Заволочье

Была ночь, когда люди прощались, братья, - братья, потому что они вчера встретились по признаку человек, и завтра расстанутся, чтоб никогда не увидеть больше друг друга, - потому что на севере человек человеку - брат -

- - тогда можно было понять, что будет через месяц с Бергрингом - ...ночь, арктическая, многомесячная ночь. Домик в горе, в снегах, в холоде, стены промерзли, - из замерзших окон идет мертвый свет; - и то, что видно из окон - никак не земля, а кусок луны в синих ночных снегах. Стены промерзли, и мальчик круглые сутки топит камин. - Часы показывают семь утра, мальчик принес кофе, вспыхнуло электричество в спальне, - ра- бочие ушли в шахту, - за стенами или метель, или туман, или луна, и всегда холод и мрак. Инженер Бергринг встал, сменил ночную рубашку на свой брезентовый костюм. В кабинете радио вспыхнуло катодной лампой, - оттуда, с материка, из тысяч верст, из Европы: пришли вести о всем том, что творится в мире... - Но мир инженера Бергринга ограничен - вот этим скатом горы: можно выйти из домика, спуститься с горы к баракам, пройти в шахты, - и все: ибо ближайшие люди в двух днях езды на собаках, бли- жайшая шахта. Обед, как всегда, в два, как всегда в столовой внизу, и толстый кок подает горячие тарелки. А потом - диванчик у столика в гос- тиной, против камина, и бутылка виски на столе, и книга в руках, и - там за окном ночь и луны пространств. Лицо у инженера Бергринга - как на старинных шведских портретах. - Иногда приходит десятский и говорит о том, что или того-то убило обвалом, или тот-то захворал цынгой, или тот-то сошел с ума, - тогда надо отдавать короткие распоряжения, обыден- ные, как день. Иногда по льдам с соседних шахт, на собаках приезжают гости, очень редко, - тогда надо доставать шведский пунш и говорить - вот, о сегодняшних своих буднях, о рабочих, о выработках, о шахтах, о запасах провианта, - тогда надо пить пунш, и граммофон рвет свою глотку. - Но чаще другом остается книга, мысль уходит в книгу, в пространства мира, куда заносят эти книги, особенно подчеркнутые этим, что никуда, никуда не уйдешь, ибо - вот на сотни миль кругом - горы во льдах и не- подвижные льды, - там новые сотни миль ползущих, ломающихся льдов, корка морей в туманах и холодах, и ночи, - а там тысячи миль морских прост- ранств... - и только там настоящая, естественная человеческая жизнь, - и книги, все, что собраны Бергрингом, книги о звездах, о законах химии и математики, о горном деле - молчат об этой естественной жизни: мысль Бергринга волит познать законы мира, где человек - случайность и никак не цель -

- - тогда зналось, как угольщик - последний угольщик со Шпицбергена понесет через океан уголь, инженера Глана и его, Лачинова, - дешевый уголь - не особенно высокого качества, он идет на отопление второсортных пароходов, но он сойдет и на небольшой фабричке, он прогорит в камине торжественно английского джентльмена, на нем выплавят дешевую брошечку массового производства - для фреккен из Швеции, - но он же даст и деньги, деньги, деньги - английской, голландской, норвежской - угольным шпицбергенским компаниям: это то, что гонит людей даже туда, где не может жить человек. - Но инженер Глан поедет в Испанию, будет греться на солнце, смотреть бои быков, и всюду с ним будет виски, и около него будут женщины. - А художник Лачинов - он, - чудеснейшее в мире, невероятнейшее - она: тогда, там в море, год назад, в бреду

- - Лачинов стоит на верке Северо-Двинской крепости -

на всю жизнь - она, одна, любимая, незнаемая -

... Там за окном из этого мира в бесконечность уходили столбы северного сияния. Завтра уйдет пароход на юг, - завтра уйдет Могучий на север. Виски пили с утра. Лачинов стоял у окна в домике, как ласточкино гнездо, смотрел на горы за заливом, - и хрипел граммофон. И тогда заговорил Могучий - женщина! - каждый звук этого слова скоро наполнился густою кровью, тою, что билась в висках и сердце у этих четверых, - и не могло быть лучшей музыки, чем слово - женщина -

- Женщина! Все экспедиции, где есть женщина, - гибнут, - говорил Могучий, - гибнут потому, что здесь, где все обнажено, когда каждый час надо ждать смерти, - никто не смеет стоять мне на дороге, и мужчины убивают друг друга за женщину, - мужчины дерутся за женщину, как звери, и они правы. Я оправдываю тех, кто убивает за женщину. - Четыре месяца я проживу один, в избушке, где второму негде лечь, - четыре месяца я не увижу никакого человека, - и я все силы соберу, я сожму всю свою волю в кулак, чтобы не думать о женщине, - но она вырастет в моих мыслях в гораздо большее, чем мир!.. - Могучий замолчал, заговорил негромко: - Ну, говорите, вот она вошла, вот прошуршали ее юбки, вот она улыбнулась, вот она села, и башмак у нее такой, ах, у нее упала прядь волос, и шея у нее открыта, - ну, говорите, ну, говорите о пустяках, о том, что я про себя должен сказать - "я вошел", а она сказала бы - "я вошла". Она положила ногу на ногу, она улыбнулась - что может быть прекрасней?!. - Экспедиции гибнут, да! - Мой друг, промышленник, на берегу провел ночь с женщиной, наутро он ушел, сюда, - и он нашел у себя в кармане женскую подвязку: он не кинул ее в море, и он погиб, - он погиб от цынги, целуя подвязку... Женщина! - ведь он же знал, как завязывается каждая тесемка и как расстегивается каждая кнопка, - и вот: - где-то во льдах, их десятеро и одиннадцатая она, и двенадцатый тот, кому она принадлежит, - за льдиной сидит человек с винтовкой, один из десятерых, и навстречу к ней идет двенадцатый, и пуля шлепнула его по лбу... - Ну, говорите, ну, говорите же, как она одета, как расстегиваются ее тесемки...