Лидия Чуковская - Памяти Тамары Григорьевны Габбе

И я жалела, что Шуры и Зои нету сегодня с нами. Это был бы для них праздник, как для меня.

Мне вчера пришло на ум написать рецензию на Тусину книжку. С.Я. благословил это намерение и посоветовал обратиться к Жданову, в «Комсомолку». И тот — хотя и не очень восторженно — заказал мне 4 страницы к пятнице.

Вечером я отправилась к Тусе за книжкой. Тусю застала утомленной, бледной, она без конца теребила и пристраивала волосы, что у нее всегда признак нервного изнеможения. Евгения Самойловна не желает взять работницу — и потому Туся без конца стоит в очередях, и это сверх театра, Детгиза, рукописей С.Я. и пр. Какое это безобразие, какое варварство! Не лучше ли тратить деньги, чем Тусины драгоценные силы? Но Евгению Самойловну одолевают два страшных беса: бес экономии и бес серьезного отношения к ерунде: к сорту хлеба, качеству молока. Домработница может купить что-нибудь не так, а Туся всегда покупает так… А что Тусе надо сидеть за столом и писать, об этом Е.С. не думает. В этом доме не быт приспособляют к литературной работе, а литературную работу приспособляют к быту и к удобствам Евгении Самойловны.

Вчера Туся рассказала мне характерный анекдот о Леонове. В Литфонде обсуждалась кандидатура Булатова [5] М. Булатов, детский писатель, в его обработке печатались сказки разных народов. — и его провалили. Я терпеть не могу Булатова, но, конечно, на членство в Литфонде он имеет все права.

Особенно ярился Леонов.

— Если принимать в Литфонд таких, как Булатов, — говорил он, — то куда же меня тогда? Не можем же мы с ним быть в одном разряде… Тогда меня и мне подобных следует перевести куда-нибудь выше, например, в правление. Ведь был же Некрасов в правлении старого Литфонда.

— Он, по-видимому, полагает, — объяснила мне Туся, — что Некрасову было выгодно находиться в правлении: ордеров он получал больше, что ли!

Туся позвала меня помочь ей с корректурой «Гулливера». От запаха краски, от зеленых чернил корректора, а главное, от Тусиных микроскопических сомнений, выраженных с помощью еле заметных черточек на полях — на меня пахнуло счастьем.

— Понимаете, Лидочка, — сказала мне Туся, — ведь на всем свете кроме С.Я., вас, Шуры и Зои никто бы даже не понял, что' меня смущает в этих фразах…

Я понимала сразу, и мы чудесно поработали часа два.

Вечером была у Туси. Со сказками неудача: «не подходят к профилю издательства». Безобразный же у них профиль! Смелость, необычность книги их пугает; книга не только прекрасная, но и образцовая, т. е. воинствующая, а они хотели бы просто переиздать Афанасьева: так спокойнее.

Я прочитала Тусе два своих стихотворения: «Теперь я старше и ученей стала» и «Этот пышный убор седины». Она хвалила: «лирично, глубоко, точно, интонация хорошая прозаическая начала появляться». Я говорю:

— Вы мои стихи всегда хвалите неуверенным голосом.

— Да, правда. Они хорошие, искренние, умелые, но меня в них всегда смущает не полное присутствие вас. Вот вы седая, с синими глазами, с бровями домиком, произносящая «обшество» вместо «общество» — вас я не слышу в стихах. Я не уверена, что если бы мне их показали без подписи, я бы узнала, что это вы. А в статьях узнала бы непременно.

Иосиф погиб.

Туся заплакала и замолчала в телефон. Я поехала к ней. Там какой-то муж какой-то кузины, как раз явившийся с первым родственным визитом. Его надо принимать, угощать, расспрашивать о родственниках. Туся жарит картошку, подает, расспрашивает — потом гость остается с Евгенией Самойловной, а мы уходим к Тусе в комнату, и там она кладет голову на стол и плачет. В письме женщины, товарища Иосифа по несчастью, сказано, что он погиб во время наводнения. Как? Отчего? Залила ли вода барак или он был на работах?

— Я же знала, я знала, — говорит Туся, — его ни минуты нельзя оставлять в этих руках. [6] «Иосиф Израилевич Гинзбург (1901–1945), инженер, арестован за то, что в присутствии сослуживцев возмущался пактом СССР с фашистской Германией. Это было до нападения Гитлера на Советский Союз. Но в судьбе человека, арестованного за антифашизм, нападение фашистов на СССР не изменило ничего. Он остался в лагере и погиб под Карагандой, работая во время наводнения на плотине». (Цит. по кн.: Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 1. М., 1997, с. 338.)

— Вы и не оставляли!

— Нет, я медлила, я ведь медленная, надо было спасать скорее…