Андрей Битов: Ожидание обезьян

- И получился Прометей!

- Не Прометей, а Данко. Прометей был до Рождества Христова.

- А пошли бы вы ... со своим прогрессом! Колесо, огонь, рычаг... Рабство вот единственное изобретение человека.

- Прометей изобрел не огонь, а самогонный аппарат. Поэтому у него были нелады с печенью. Цирроз - в переводе "орел".

- С какого? .

- С медицинского.

- "Сидеть орлом" - оттуда же?

- Не исключено. Пьянство - это чревоугодие?

- Спорный вопрос. "Ешьте, пейте. Это тело Мое и кровь Моя"... Кто сказал?

- С одной стороны...

- С одной стороны не бывает. Дыры же - две...

- Только одна сторона и есть. Как там? "Пока не станет живое мертвым, а мертвое живым"...

- Внешнее - внутренним, а внутреннее - внешним...

- Мужчина - женщиной, а женщина - мужчиной...

- И это уже было?..

- А как же. Все - было. Это вам только кажется, что вы выворачиваетесь наизнанку, - не видать вам Царствия Небесного как своих ушей!

- Ухо-то хоть - дырка?

- Молотите черт знает что, а сами отняли мясо у детей, вино у стариков, а фрукты у обезьян!.. И Бога своего вы съели.

- То есть как - съели?

- Буквально. Как тело. Он опустился, и вы Его съели.

- Заткнешься ли ты наконец?!

- Съели! съели!

- Не богохульствуй, дурак!

- Фарисей! Ненавижу...

Я рванул за НИМ. ОН ломился сквозь кусты с треском зверя, уходящего от погони. Крупный экземпляр, однако... Вдруг стихло, стемнело, на четвереньках я шарил вокруг, словно очки потерял. Вдруг слышу...

На четвереньках, всхлипывая, некрасиво отставив задницу, уткнувшись мордой в прелую листву...

- Господи! если я формула, то проклинаю Тебя, чтобы продолжать верить в Тебя.

- Господи! если Тебя нет, то проклинаю Тебя, чтобы Ты был хотя бы в проклятии моем.

- Господи! если Ты есть и я не формула, то не слишком ли это много для счастья?..

"Все именно тогда произошло..." - вспомнил я, скрипя колесами по шоссе. Пустыня продолжалась. Песок летел все крупнее и все звонче бил в стекло. И тогда, сравнивая ту тишину и эту, тот шорох опавших листьев с этим шепотом песка, то ожидание и это - и находя их одинаковыми, я понял, что я жду и чего. В моем невоенном мозгу такая догадка была ослепительной: я их так же никогда не видел на воле, танков, как и обезьян... Я понял, что передо мной по шоссе прошли танки. Это они перемолотили асфальт и подняли в небо пыль и песок...

Именно тогда все произошло. ОН порывался на тот берег с ящиком продуктов, кормить обезьян. Павел Петрович учил блевать доктора Д. Валерий Гививович обнимал Миллион Помидоров... А у меня в глазах стояла пылающая башня, из всех дыр которой вырывался огонь, и была эта башня - гостиница "Абхазия". Рукописи замечательно горят, и пожар начинается с рукописи! Особенно когда вокруг нее такая большая фанера...

На обратном пути Павел Петрович еще что-то доплетал об опустившемся Боге. Что поскольку мы не исполнили назначения, а Он уже дал нам свободу выбора, то Он уже не в силах ни вмешаться, ни поправить, но и не снимает с себя ответственности. Он послал нам Сына Своего, и мы не поняли, мы отчислили Ему небеса и храмы, а сами продолжали. И Ему ничего не оставалось как разделить нашу участь, спуститься к нам и раствориться в нас. В этом смысле Он среди нас. И может даже, один из нас. И мы никогда не знаем, с кем имеем дело, при встрече с каждым человеком - не исключено, что с Ним...

А я понимал, что все кончено, что сгорела не просто гостиница и не просто рукопись, а живые души... Империя кончилась, история кончилась, жизнь кончилась - дальше все равно, что. Все равно, в какой последовательности будут разлетаться головешки и обломки и с какой скоростью.

Как-то все стало слишком ясно, про будущее.

Безразлично. Безразлично, что теперь будет. Потому что того, что было, уже не будет никогда. Когда исчезает то, что было, вместе с ним исчезает и то, что будет, потому что в том, что будет, не будет содержаться и атома от того, что было. Тебя не будет. Какая разница.

И когда я наконец увидел первый танк и когда я увидел догорающую "Абхазию", когда я уперся в этот бронебархан и когда жар пожара остановил меня, то ли песок попал в глаза, то ли дым, - но мне стало настолько все равно, настолько не жаль себя, что я заплакал.

- И это ты думаешь про себя, что лишен тщеславия? - услышал я обрыдлый ЕГО голос.

- Тщеславие-то тут при чем?! - тут же завелся я.

- Да я ни разу тебя в таком горе не видел.

- Если бы это были сапоги... Разве не имеет права ремесленник плакать над разбитой вазой?

. - Работы - да, жалко. Только какая это работа? Ты же кайф словил? словил. И все тебе мало; ты жаден.