Дмитрий Попандопуло - Христо-борец (Геленджикские рассказы)

Повторялась такая картина множество раз и Ефим совсем дошел до ручки от накопившейся тоски. Только в какой-то вечер пообещал ей в очередной раз утопнуть, побежал к морю да и не вернулся до утра. Тут его баба наконец заметала икру, забегала по причалам, не видали, говорит, моего Ефимушку. А никто его и не мог видеть, он тогда уже висел на скале, как раз под маяком.

Получилась же такая невероятная история. Он как рванул с ночи в сторону моря без остановки, так и дошел с переменной скоростью и вместо того, чтобы как всегда сесть и пригорюниться на камушке, прыгнул в чем было да поплыл хорошим брассом, хотя и под газом еще был сильно. Ничего не скажешь, мореман со стажем. Плывет это он вглубь бухты и сам с собой, надо понимать, рассуждает: "Сейчас дойду до глубины и утопну к чертовой матери". С таким пессимистическим настроением уплыл метров на двести и стал добровольно тонуть. Он, значит, наберет воздуху да нырнет, а как уже там невтерпеж становится - выныривает на поверхность: это инстинкт жизни не дает ему утонуть. "Ладно, - опять думает Ефим, - уплыву подальше, легче будет утопнуть". С брасса переходит на кроль, чувствует - выбивается из сил. Стал опять пробовать. Нет, не тонется. "Врешь, зараза, все равно утопнешь,"закричал Ефим сам себе и давай нырять на большую глубину, однако все выскакивает наверх, как пробка с "Игристого".

Доплыл безрезультатно аж до середины бухты, видит - как раз зеленый огонь маяка. Тут и пришла ему та идея, из-за которой взял он курс до берега. Не спеша доплыл до скалы, что под маяком, вылез и стал искать каменюку потяжелее. Достал подходящую тяжесть и думает, чем бы привязать до шеи, чтобы тогда уж бултыхнуться вниз, и никакой инстинкт не помешает задуманной операции. Делать нечего, снял ремешок от брюк, заодно сбросил трусы, остался совсем голым. Повесил булыгу спереди, забрался на выступ, еле стоит, а не прыгает. Подумалось ему, что пока будет лететь вниз, каменюка побьет ему все спереди. Взял да и забросил груз через голову назад, а потом, наконец, прыгнул. А прыжка, между прочим, не вышло, потому что камень зацепился выше в скале, а Ефим повис во всей красе над Черным морем. Собственный ремешок сдавил ему горло под подбородком и не было никаких сил у бедняги освободиться от той удавки. Он, конечно, поерзал и приспособился, так что дышать мог, но чтоб повернуться - никак.

Таким неподвижным образом простоял Ефим долго. Одни говорят, что сняли его на другой день, другие - что аж на третий. Я думаю, что это живое распятие красовалось видом на море порядочно, потому когда снимали его, весь спереди был красный от солнца, а спина вся белая. Он и кричал полузадушенным голосом, да место глухое, к тому же под скалой. Пограничник на Толстом мысу ради интереса рассматривал город в бинокль, видит, человек на скале, к тому же голый, а что делает - неизвестно. Поскольку это была уже не линия границы, то сообщили в ОСВОД, может быть, это по их спасательной части. Пришел ихний глиссер, смотрят, на скале над ними обгорелый голый человек и голова набок, как у мертвого. Добрались до него, освободили от удавки да увезли в больницу. Там привели его в чувство, но оставили на недельку, потому что, говорят, обезвоженный был и кожа спереди слазить начала лоскутьями. Ясно, что с нашим солнцем шутить нельзя.

Жена при нем сидела днем и ночью, выхаживала, кормила с ложечки, рыбаки тоже приходили проведать. А когда вернулся Ефим опять на судно, с ним произошло интересное изменение. Он стал совершенно непьющим, а еще все его стали звать Прометей. То был такой древний герой, который тоже долго висел на скале, только тот не сам завис, а какие-то сволочи постарались. Вскоре Ефим не выдержал своей популярности и вместе с женой переехал в Новороссийск. Говорят, что там он тоже не пил.

КОЛЮЧИЙ

У нас полугреков называли суржиками. Что это такое - не знаю, но Колючий как раз был суржик. Он, как и его погибший в войну батька, с шестнадцати лет уже рыбачил. Тогда голодуха была страшенная, на рыбе только и спасались. Таскали ту спасительницу с рыбколхоза, кто как мог.

Как-то в туманную ночь поручили Колючему потихоньку отвести от сейнера баркас с кефалью в назначенное место, что тот и сделал. Только на берегу поджидали его менты. Так он загремел в первый раз в холодные края. Представьте, не назвал никого, всю вину на себя взял, хотя дураку ясно один пацан не провернул бы операцию с полным баркасом рыбы.

Когда отсидел он свои три года и вернулся в наши теплые края, то оказался весь в шикарных наколках, от головы до пяток. Чего только на нем не было, не буду рассказывать за якоря и красоток, это малоинтересно, зато на заднице была во всю ширину морда клоуна, который, когда Митя шел, открывал и закрывал рот.