Дмитрий Мамин-Сибиряк - Живая вода [Рассказы]

а Солонец мы приехали ночью, когда весь курорт спал крепким сном. Приходилось двигаться тихо и говорить шепотом, чтобы не потревожить чуткого сна больных. Только один сторож спал так крепко, что мы его едва растолкали. Сначала он, видимо, принял нас за разбойников, но, увидав наш сибирский тарантас, заложенный тройкой, успокоился и, зевая, спросил:

— Да вам-то чего здесь понадобилось ночью?..

— А мы изюмом торгуем — вот и приехали, — пошутил мой спутник Иван Васильевич, очень добродушный и неизменно веселый человек. — Номера свободные есть?

— Номера? А я почем знаю? Приезжали бы днем, а то нашли время… Все спят. И Всеволод Александрыч тоже спит…

— Это доктор?

— Конешно, дохтор…

— Так как же, по-твоему, нам на улице ночевать?

— А это уж ваше дело… Известно, ночное дело, все спят…

— Ну, и мы тоже хотим спать… Впрочем, что я с тобой попусту бобы развожу.

Иван Васильевич отличался энергией и сейчас же скрылся в темноте. Слышны были только удалявшиеся его шаги. Он направился прямо к зданию курзала, которое чуть обрисовывалось во мгле июльской безлунной ночи.

— И жисть только… — ворчал сторож, почесывая спину локтями. — Умереть спокойно не дадут… Да вон бессонный дьякон идет, он знает.

— Какой бессонный дьякон?

— А такой… Второй месяц не спит. Как ночь, он и бродит по парку, как неприкаянная душа. Тоже, навяжется человек…

Из темноты по дорожке слышались приближавшиеся шаги, и скоро показалась высокая, тощая фигура.

— В самом курзале вчера освободились два номера… — вежливо предупредил из темноты голос бессонного дьякона. — Две дамы с мигренью уехали… Здравствуйте.

Мы поздоровались. Я закурил папироску и при колебавшемся освещении горевшей спички успел рассмотреть, что суровый сторож был, несмотря на теплую летнюю ночь, одет в тяжелый овчинный тулуп, а о. дьякон бродил по парку в одном подряснике.

У него было бледное, измученное лицо с лихорадочно блестевшими темными глазами.

— В самый раз, — продолжал ворчать старик. — Барин-то пошел в номера, а разбудит Карлу Карлыча, так попадет на орехи… Немец злющий, как подколодный змей. Он и самого Всеволода Александрыча однова чуть не зашиб камнем… Расстервенится, так ему, немцу, все одно.

— Пустяки болтаешь, старик, — мягко остановил о. дьякон. — Карл Карлыч больной человек, ну, и погорячится иногда…

— Больно-ой?! Рожа-то вон какая красная…

— Хорошо, довольно. Ты начинаешь говорить грубости…

В темноте золотой искоркой показалась папироса Ивана Васильича. Он, видимо, был в хорошем настроении духа, потому что шел и мурлыкал какую-то песенку.

— Номер нашел… — заявил он весело, здороваясь с о. дьяконом, точно вчера с ним расстался. — Отличный номер…

Багаж наш был невелик, и мы скоро очутились в своем номере, небольшой комнатке в одно окно, выходившем на узкую деревянную галерею, обложившую легким бордюром второй этаж деревянного, довольно ветхого здания курзала.

Мы скоро очутились в небольшой комнатке в одно окно…

— Ничего, жить можно… — решил Иван Васильич, распахивая окно. — Вот бы теперь самоварчик… Ну, да уж так, всухомятку заснем.

Небо начало светлеть. Направо на горе, точно вырезалась тяжелой глыбой вековая сосновая роща, а внизу забелел туман, прикрывавший спавшую реку. Где-то в береговых зарослях слабо чирикали первые утренние птички. Хороши такие июльские ночи на Урале, когда воздух чутко дремлет, точно дожидаясь первого солнечного луча, чтобы вспыхнуть всеми красками и звуками.

Мы сейчас же улеглись спать. Чувствовалась та здоровая дорожная усталость, которая получается только при поездках на лошадях. Мы, вероятно, проспали бы очень долго, но нас разбудили громкие шаги по нашей галерее. Иван Васильич выглянул в окно, оставленное открытым, и проворчал:

— Англичане… Все больные спят, а они маршируют по всей галерее и стучат своими сапожищами. Идиоты, ей Богу!..