Александр Попов: Благоwest, или обычная история о невероятном сумасшествии

Наконец, не выдержал и вмешался следователь Переломов. Он похлопал вспотевшего, растрепанного хозяина по плечу и деланно-спокойным голосом пригласил его в соседнюю комнату.

Цирюльников минуту-другую с презрительным вызовом пялился на следователя, словно хотел сказать ему: "Ну, и что же ты можешь сделать против меня, шавка?" Однако ж, подчинился. В соседней комнате грузно повалился на диван, трясущимися пальцами прикурил сигарету. Переломов присел в кресло напротив, угрюмясь и покашливая в кулак. Не сразу начал опрос. Выяснил, что было похищено.

- Александр Иванович, вы вчера прилетели из Новосибирска?

- Да, вчера. Из Новосибирска. Обсуждал сделку. Что вы на меня так хитро смотрите? И прекратите усмехаться, черт возьми!..

- Я не усмехаюсь. Успокойтесь. Итак, прилетели в семь вечера, но почему-то не вызвали персональный автомобиль, не приехали домой. Конечно-конечно: это ваша личная жизнь... но все же... все же...

Цирюльников подскочил с дивана, угрожающей тушей навис над щуплым следователем:

- Вы меня подозреваете в чем-то!? Что, я самого себя обокрал? Самого себя?! Интересненькое дельце! И много вас, таких умников, околачивается в МВД, протирает штаны на расшатанных стульях?

- Поймите, Александр Иванович, - с невольной, но преувеличенной иронией независимого человека скошенными губами усмехнулся Переломов, - следствие должно быть объективным и всесторонним. Итак, вы прилетели из командировки и...

Следователь многозначительно замолчал, с въедливой пытливостью какого-то тайного торжества прямо и твердо посмотрел в замершие, стекленеющие глаза Цирюльникова.

- И поехал в такси на свою городскую квартиру. Там и переночевал.

- Вот как. Один?

- Один.

- Ладно. Но все же любопытно: почему вы не поехали сюда, в поселок? Ведь здесь, если не ошибаюсь, ваш настоящий дом - семья, жена, дети. Скажите мне по секрету: может, у вас имеется любовница?

- Да вы что ко мне подкрадываетесь, как кот к сметане? - не на шутку озлился Цирюльников, исподлобья поглядывая омертвевшими глазами на следователя. "Какие мерзкие глаза", - в себе поежился Переломов. - Я что, на самом деле похож на идиота: сам себя обворовал?! Да задумайтесь вы наконец-то - зачем?

В голове Александра Ивановича неожиданно будто бы что-то, как померещилось ему, хрустнуло и сломалось, и стала пульсирующе отстукивать странная мысль: "А ведь и вправду чудно: почему я сразу с самолета не поехал домой, а забрался в городскую квартиру и завалился спать? Потом соскочил, как полоумный, и понесся сюда..."

Переломов притворно-равнодушным прищуром скользнул по непонятно задумчивому лицу хозяина, неопределенно покачал веснушчатой лысоватой головой: "Этот объевшийся богатством мужик действительно не в своем уме: то орет как бешеный, то на твоих глазах чуть не умирает".

- Н-да, труднехонько вам возразить, Александр Иванович.

Неловко, томительно помолчали. В руке Цирюльникова, одрябше свесившейся со спинки дивана, погасла сигарета, о которой, видимо, он напрочь забыл.

Переломов неуверенно возобновил опрос:

- Проникли в дом, Александр Иванович, через окно, но кто открыл его? Или откинул щеколду заранее? Или, может, вор находился внутри?..

Но Цирюльников не отзывался - о чем-то отяжеленно, утянуто думал.

На вопросы следователя Цирюльников все же стал отвечать - невнятно, невпопад, однако без недавнего раздражения и напора грубой силы. Он показался проницательному Переломову человеком сломавшимся, сраженным внезапной болезнью. Перед следователем словно бы сидел абсолютно другой человек, не тот, с которым он вошел в эту комнату, не тот, который недавно свирепствовал перед тоненькой, похожей на девочку женой и буйволоподобными охранниками. "Богатый, а ведь, кажется, разнесчастный по самую маковку, добросердечно подумал немолодой следователь. - Какой сериал смотрела моя женка и пищала от удовольствия? "Богатые тоже плачут"? Очевидно, что этот деятель не сегодня-завтра взвоет".

Вскоре следственная бригада уехала, сухо попрощавшись с задумчивым хозяином, сутуло вмявшимся в сыто, жирно лоснившуюся кожу величаво-пухлого дивана.

Потом Цирюльников бесцельно бродил по комнатам, ему часто звонили по мобильному, он резко, односложно отвечал и с досадой и, могло показаться, страданием на лице отключался. Еле поднимая ноги, взобрался по лестнице в спальню к жене. Анастасия, с воспаленными глазами, вспыхнула отчаянной истерикой, - бросала в мужа вещами, царапала его и била кулачками. Он легонько, бережно, как цыпленка, молчком скрутил ее, уложил в кровать и, морщась, спустился вниз. Мрачно посмотрел на своих детей, тихо сидевших все на том же угловом диване в гостиной, погладил по голове плаксиво сжавшуюся дочь, потрепал по щеке окостенело державшегося сына. "Боятся, - устало подумалось ему. - И что за бес меня крутит? Словно бы не я живу, а - кто-то другой за меня во мне. В голове - мешанина, белиберда: какие-то собаки вспоминаются, хруст льда под ногами, стена, а через нее кто-то карабкается..."