Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине

Подальше от общего гульбища, в белых коленкоровых платьях с узорной вышивкой, сверкая норвежскими перстеньками, расхаживали славнухи, которым подходило время к замужеству. У них свои были думы и песни свои:

Иногда в летние праздники дородные куростровские девицы вереницами ходили по деревенским улицам и, поравнявшись с избами, где жили ребята-женихи, выманивали их на гульбище задорными песнями. Однажды толпа девчат, остановясь против избы братьев Шубных, возвестила о себе:

Федот выглянул в оконце и, смеясь, показывая ровные, словно косторезом точенные зубы, ответил им так же напевно:

В большой сумрачной избе послышался смех Якова-старшего, женатого брата. Он сидел в углу под полатями и чинил порванные сети.

— Покатай их, Федот, покатай. Сегодня в карбасе никуда мне не ехать. Сколько их там, поди усаживай!..

Федот вышел на широкую улицу Денисовки, поклонился девушкам:

— Если не шутите, поедем! Айда в карбас!..

Парус натянут. Два парня на веслах, один за рулем.

Карбас развернулся посреди реки.

— Куда, девки, путь держать?

— В Холмогоры! — крикнули в ответ некоторые.

— В Вавчугу! — раздалось больше голосов.

— Давайте в Вавчугу, на баженинские верфи. Там ребята шибко хороши, бойки да веселы.

И вот карбас направлен в Вавчугу. Позади Денисовка, поодаль, на высоком берегу, Холмогоры, как порядочный город — есть на что посмотреть. Из-за лесу поднимались главы матигорской церкви. А по берегам шумел зеленый веселый кустарник. Ветви свисали над тихой поверхностью реки. В прозрачной воде плескалась рыба, оставляя на глади широко расходящиеся круги.

Часа через два за прибрежным ельником показалась Вавчуга. Небольшое, но бойкое селение: шесть доков, в них заложены, а некоторые уже накануне спуска, корабли-гукоры для плаванья в своих и иноземных морях. Рядом — три двухпоставных пильных амбара. Здесь толстые, семивершковые в отрубе бревна «растираются» на доски, нужные кораблестроителям. Вблизи баженинских хор о м церковь — своя, домашняя, у Баженина свое духовенство, свои работающие по найму корабельных дел мастера-умельцы, а главный среди них — ровдогорский мужик Степан Кочнев. Этому мастеру цены нет. Корабли его работы в большом почете в Англии и Голландии. Быстроходные, устойчивые, красивые…

В тот день, когда куростровские парни и девки веселой гурьбой пожаловали на гулянье в Вавчугу, в доках никого не было. День праздный, гулящий. Корабельщики-строители, постарше которые, с глиняными посудинами в руках, под открытым небом жадно пили хмельную брагу. Изрядную бочку браги Баженин выкатил им за преуспеяние в работе, за то, что в этом году должно сойти со стапелей на Двину шесть новых гукоров, построенных по чертежам Степана Кочнева. Доход хозяину от того будет немалый…

— Пейте, не жалейте! Рубль пропьете — два наживете! — весело покрикивал хозяин и сам в питье не уступал работным людям. Был он немолод, но с бритым лицом, а на голове парик кудрявый. Кочнев Степан — тот не рядился под господ. Имел русую пышную бороду, носил высокие сапоги, широкие штаны, а кафтан всегда нараспашку. Из отвислых карманов торчал циркуль, а с топоришком Кочнев почти никогда не расставался. Выпивать Степан не любил, и потому сегодня в праздник он один из всех не прикасался к хозяйской подачке и был трезв и рассудителен…

Парни и девки из Куростровья опустили парус, вытянули карбас на берег и пошли на веселое гулянье, где водили с песнями хороводы.

— Угу! Холмогорские заугольники! Добро пожаловать!

— Да мы не одни, а с куростровскими девахами понаехали. Приставайте к нам!..

Толпа молодежи увеличилась и стала еще шумливей. У круговой качели на дощатом помостье под гортанную музыку плясали две пары, а другие подзадоривали.