Юзеф Принцев - Там вдали, за рекой

- Опять вобла? - засмеялся Женька.

- Ах, вы не любите воблу? - подхватил Колыванов. - Федя, приедет кухня, возьмешь его порцию.

- Ладно, - с готовностью согласился Федор. - Может, он и пшенку не любит?

- Люблю, люблю! - поспешно сказал Женька.

- Известный поэт обожает пшено с детства! - засмеялся Колыванов. - На чем мы остановились? Ага!.. Вдруг шум, гам, дым коромыслом! Что такое?

- Степа, - улыбнулась Глаша.

- Ваша правда, Глафира Ивановна, - согласился Колыванов. - Идет Степан Барабаш! Ты кто будешь, Степа?

- Токарь он, - подсказал Федор.

- Идет наипервейший токарь Степан Алексеевич. А почему шум? Колыванов обвел всех смеющимися глазами и сам же ответил: - А потому, что встретился он на парадной мраморной лестнице со своим закадычным дружком...

- Агроном я! - успел вставить Федор.

- Извините, не знал, - приложил руку к сердцу Колыванов и спохватился: - А как догадался, что про тебя речь?

- Ну... - широко улыбнулся Федор. - Шум, драка...

- Вопросов не имею, - поклонился Колыванов. - Встретился Степан Алексеевич с агрономом полей товарищем Федей и, как всегда, поднял дискуссию по крестьянскому вопросу!

- А Глаха? - не выдержал Степан.

- Задерживается, - тут же ответил Колыванов. - Опаздывает уважаемая всеми Глафира Ивановна. Наконец стучат по ступенькам ее ботинки - и в дверях она! Ты кто, Глафира?

- Не знаю... - застенчиво сказала Глаша и быстро взглянула на Степана. - Я учиться буду.

- В дверях - всероссийский ученый Глаха! - торжественно объявил Колыванов. - Платье на ней синее... переливается, как волны! И никаких ботинок! Наврал я про ботинки... Туфли на тебе, Глаха! Самые красивые!.. Как у балерины!

Глаша посмотрела на свои заляпанные грязью ботинки, поджала под себя ноги и спросила:

- А опоздала я почему?

- Опоздала-то? - задумался Колыванов и подмигнул ей. - А глаза от дыма промывала. Чтоб красные не были!

- Может, у меня и не от дыма вовсе... - вздохнула Глаша и спохватилась: - А про себя почему ничего не сказал? И про Настю?

- Почему это про меня и про Настю?

Колыванов смешался и погрозил Глаше пальцем. Потом засмеялся:

- Насте одна дорога - в медики. Доктором будет. А я... - Помолчал и сказал: - Не знаю, Глаха... Загадывать боюсь.

В пролом стены подул ветер, слабо тлевший костерок погас, от обугленных стропил сильнее запахло угаром.

Где-то на другом краю деревни слабо постреливали - видно, тревожили белых за рекой, те отвечали редкими пулеметными очередями. Потом потянуло дымком и запахом подгорелой каши.

- Кухня приехала, - сказал Колыванов. - Степан, смени ребят у пулемета.

- Я со Степой пойду, - встала Глаша.

- Давай, - не сразу согласился Колыванов. - Кто дневалит?

- Я вроде, - поднялся Федор. - Готовь котелки, братва.

- Не снести тебе одному, - подхватил свою винтовку Кузьма. - Пошли, Женька, пособим!

Бренча котелками, они вылезли через пролом в стене риги и пошли через огороды к разбросанным в беспорядке деревенским постройкам, за которыми угадывались выстроившиеся в однорядную улицу избы самой деревни. На дальнем ее краю постреливать стали чаще, Колыванов обеспокоенно прислушался и сказал Степану:

- Давай к пулемету, Степа... Ребят посылай туда.

- Может, я тоже, Леша? - сунул за пояс две гранаты Степан. - Здесь-то не полезут.

- Приказ слышал? - нахмурился Колыванов. - И смотреть в оба.

- Было бы на что! - огрызнулся Степан и полез через пролом.

Глаша вынула из кармана шинели наган, переложила его за пазуху и пошла за Степаном.

Колыванов опять прислушался к выстрелам и, придерживая рукой коробку маузера на боку, побежал через огороды.

Как это бывает часто, ничто не предвещало начала новой атаки.

С той и другой стороны постреливали с утра, но больше так, для острастки, понимая, что после тяжелого ночного боя и тем и другим надо отправить в тыл раненых, пополнить запасы снарядов, перетасовать роты, чтобы хоть как-то восполнить убыль.

И только когда с высокого берега начали бить орудия белых, а цепи их скапливаться у переправы, стало ясно, что они во что бы то ни стало решили отбить деревню.

Когда Колыванов прибежал к траншеям, вырытым на нашем низком берегу, то увидел, что часть несет большие потери, а отходить было нельзя, потому что оголялась переправа.

Вместе со своей ротой он залег правее траншей, за плетнями огородов, что спускались к реке, и приказал открыть огонь по переправе.

Белые уже несколько раз пытались переправиться через реку и каждый раз отходили под ружейным и пулеметным огнем, но по всему было видно, что попыток своих они не оставили.