Юзеф Принцев: Всадник, скачущий впереди

И в а н Е м е л ь я н о в и ч З а й ч е н к о.

Е к а т е р и н а И в а н о в н а, его жена.

А л е к с е й К о л ы в а н о в.

С т е п а н Ж а р к о в.

Ф е д о р З а й ч е н к о.

К у з ь м а С т е п и к о в.

С а н ь к а Ч и ж и к.

Г л а ш а.

Н а с т я.

Е в г е н и й Г о р о в с к и й.

Л е н а З о р и н а.

П е т р С т р е л ь ц о в.

В а д и м Н и к о л а е в и ч З а б л о ц к и й.

П а в л о в.

На возвышении-круге стоят обтянутые серым холстом стенды. И, как в музее, на одном — краснозвездная буденовка и сабля в ножнах на ремне; на другом — залитый кровью комсомольский билет и наган, поблескивающий вороненой сталью; на третьем — потускневшее, пробитое пулями алое полотнище знамени, а под ним, будто охраняя, пулемет «максим» с патронной лентой.

По ходу пьесы стенды эти будут переворачиваться и обозначать места действия, но произойдет это только тогда, когда ведущие, они же исполнители главных ролей, будут сходить с возвышения-круга вниз, на игровую площадку, словно переходя черту от сегодняшнего дня к прошлому. Они даже не будут называться ведущими, а возьмут имена своих героев: Глаша, Степан, Федор, Санька, Евгений Горовский, Лена, Алексей. А пока звучит музыка, один за другим высвечиваются прожектором стенды, и, когда зритель рассмотрит их, появятся Г л а ш а, С т е п а н и Е в г е н и й Г о р о в с к и й. В руках у Глаши тетрадь.

Г л а ш а. Все, о чем мы хотим вам рассказать, — не выдумано. Все это было! Свидетельством тому — записи в этой тетради. В ней не хватает страниц, обложка оборвана, корешок обгорел. Кто-то передал тетрадь в музей, и лежит она рядом с простреленным знаменем, залитым кровью комсомольским билетом, наганом, хранящим до сих пор следы сгоревшего пороха.

Перелистаем пожелтевшие страницы, далекое станет близким, и оживет дымное, тревожное, счастливое время — боевая наша юность!

Передает тетрадь Степану, тот пробегает глазами раскрытую страницу и протягивает тетрадь Горовскому.

С т е п а н. Это по твоей части.

Г о р о в с к и й. Почему?

С т е п а н. Потому что стихи.

Г о р о в с к и й. Ах да! Я же поэт.

С т е п а н. Считаешь себя поэтом.

Г о р о в с к и й. Каждый, кто пишет стихи, считает себя поэтом.

С т е п а н. Ладно, ладно! Читай!

Г о р о в с к и й. Пожалуйста! (Чуть нараспев.)

Г л а ш а (задумчиво) . Похоже…

Г о р о в с к и й. Ни на что это не похоже! Это не стихи, а… я не знаю что! Путеводитель!

С т е п а н. Ну конечно! Где им с твоими сравниться! Как у него там было накручено, Глаша?

Г л а ш а. У Лены спроси. Ей посвящались!

Г о р о в с к и й. Ну, знаете!.. Это слишком! Это глубоко мое личное дело!

С т е п а н. Не твое, а Женьки Горовского! Ты пока еще не он. (Кричит.) Лена!..

Л е н а (появляясь) . Вы меня?

С т е п а н. Тебя, тебя! Ты Женькины стихи наизусть помнишь?

Л е н а. Конечно! Какие?

С т е п а н. Любые. Они у него все одинаковые!

Г о р о в с к и й. Я бы попросил!

С т е п а н. Потом попросишь! Давай, Лена!

Л е н а (чуть ли не поет) .

Г о р о в с к и й (снисходительно) . Ну, что ж… Для своего времени неплохо… Поэзы!

С т е п а н. Тоже мне Игорь Северянин!

Г о р о в с к и й. А ты его читал?

С т е п а н. Когда? Тогда или теперь?

Г о р о в с к и й. Тогда ты вообще на стихи плевать хотел! Кричал: «Предрассудок!»

С т е п а н. Мало ли что я тогда кричал.

Г л а ш а (усмехаясь) . Вот вот!

С т е п а н. Ладно! Не обо мне речь. (Горовскому.) Давай сюда тетрадь. (Пробежав глазами страницу, сует тетрадь Лене.) Этого я читать не буду.

Л е н а. Почему?

С т е п а н. Потому что потому!

Л е н а (пожав плечами) . Хорошо. Я прочту. (Читает.)