Михаил Пришвин - Кощеева цепь

- А! - вспомнил он вдруг, - водки не купил, нельзя было, у нас сегодня гости.

- И не пойдем?

- Нет, отчего же, пойдем, - там выпьем, у них есть. У меня там есть приятельница Настя, она тебя живо обработает. Ты не думай, что это из корысти, - они нас, мальчиков, очень любят, только надо теперь же итти, до их гостей, и прямо к ним в комнаты. Неужели ты никогда не пробовал?

- Нет, я думал, нам это нельзя.

- Во-от! а я, брат, с десяти лет начал. Как же это ты вздумал?

- Да, так, вижу нет ничего и - вздумал.

- Как нет ничего?

- Учителя обманщики, - сами не верят, а нас учат.

- Неужели это ты только теперь узнал? А я это с десяти лет понимал. Ты знаешь, Заяц-то наш к моей Анютке ходит, она мне все рассказывает, хохочет! - он страшный трус и тоже нашим путем ходит, заборами, пустырями, в одном месте даже в подворотню надо пролезть, ну она и заливается: ты представляешь себе, как Заяц подлезает в подворотню? А ты думал - они боги. Я тебя Насте поручу, она мальчиков любит. Понравишься, так еще подарит тебе что-нибудь. Ну, пойдем.

"Вся надежда на водку!" - холодея от страха, думал Алпатов.

Шли сначала по улице. Алпатов спросил:

- А Козел тоже ходит?

- Нет, у Козла по другому: он сам с собой.

- Как же это?

Калакутский расхохотался.

- Неужели и этого ты еще не знаешь?

Алпатов догадался и ужасно ему стал противен Козел: нога его значит дрожала от этого.

- Ну, здесь забор надо перелезть, не зацепись за гвоздь, - сказал Калакутский.

Перелезли. Ужасно кричали на крышах коты.

- Скоро весна, - сказал Калакутский, - коты на крышах. Ну, вот только через этот забор перелезем и - в подворотню.

Перелезли, нырнули в подворотню. С другой парадной стороны двора ворота были приоткрыты, и через щель виднелся красный фонарь.

- Запомни теперь для другого раза, - шопотом учил Калакутский, - этот заячий путь нам единственный, а с той калитки, если войдешь, сразу сцапают. Теперь вот в этот флигелек нужно и опять осторожно; чтобы хозяйка из окна не увидала: ведь мы с тобой бесплатные. Боишься?

- Нет, не боюсь!

- Молодец. Постоим немножко в тени: какая-то рожа у окна. Ну, ничего, идем.

В темном коридоре Калакутский нащупал ручку, погремел, шепнул:

- Отвори, Анюта!

- Это ты, Калакуша?

Она только проснулась, сидела на неубранной кровати, в одной рубашке. Алпатову ничего не показалось в ней особенного: просто раздетая женщина и - ничего таинственного, как представлялось.

- Вот этот мальчик, - сказал Калакутский, - его надо просветить.

- Веди к Насте, она их страсть любит.

Пошли дальше по коридору. "Если так, - думал Алпатов, - то не очень и страшно". Но Настя оказалась большая фарфоровая баба с яркими пятнами на щеках.

- Поручаю тебе обработать этого кавалера, - сказал Калакутский.

И втолкнул Алпатова в ее комнату.

- Раздевайтесь, - очень ласково сказала Фарфоровая, - пива желаете?

- Водки, - ответил Алпатов.

Она вышла.

Тогда стала ему Фарфоровая, как на первых уроках в гимназии Коровья Смерть: страшно и слабо в себе. - Не убежать ли теперь? - подумал он, но вспомнил, что еще будет водка и после нее все переменится: тоже был страшный Становой, а потом стал милым Кумом.

Она принесла графин с двумя рюмками, на блюдечке было нарезано мясо: закуска.

- Миленочек, ах, какой ты хорошенький; пил ли ты водку когда-нибудь?

- Пил!

И налил две рюмки.

- За ваше здоровье!

Чокнулся и выпил.

И вот странно, обжог себе рот, водка настоящая, а никакой перемены от нее не было.

Налил еще, выпил и - опять ничего, и еще налил и - опять ничего, и еще...

- Миленочек, ты очень уж скоро, так ты совсем опьянеешь.

- Водка на меня не действует, - ответил Алпатов, - мне надо много выпить.

- Вот ты какой!

Она села в кресло, притащила его к себе на колени, обняла.

- Ах, какой ты хорошенький, миленочек, знаешь, я тебе сделаю подарок, - вот.

И дала ему небольшой перочинный перламутровый ножик.

- Подождите, - освободился Алпатов, - я сейчас на двор схожу, мне нужно.

Шинель надел, а пояс забыл. Выпитая водка стала действовать, только в другую сторону, - видно напрасно грешат на этот хлебный напиток. Или, может быть, невидимая, неслышимая, притаенная где-нибудь в уголку души детская прекрасная Марья Маревна оттолкнула от своего мальчика фарфоровую бабу с яркими пятнами. Водка действовала, но в другую сторону: бежать, бежать!

Он спрятался в тени ворот, собираясь перелезть в подворотню, но вдруг ему почудилось, что на той стороне есть кто-то.

- Не Заяц ли это лезет?