Николай Каронин-Петропавловский - Две десятины

Не встрѣтивъ со стороны Гаврилы ни возраженія, ни согласія, хозяйка замолчала, еще болѣе встревожась. Она посовѣтовала-было положить въ лѣвый сапогъ богородской травы, такъ какъ это помогаетъ укрощать гнѣвъ суроваго начальника, но и то сейчасъ должна была умолкнуть, вспомнивъ, что у мужа сапоговъ не было. Гаврило на всѣ рѣчи жены отвѣчалъ вздохомъ или чесалъ спину обѣими руками. Да и едва-ли онъ слышалъ что-нибудь изъ словъ хозяйки, поглощенный всецѣло своимъ горемъ. Изъ этого тяжелаго состоянія вывели его не слова, а нѣчто другое. Какъ-то къ вечеру онъ вышелъ на дворъ, машинально забрелъ подъ сарай и наткнулся на бурку, единственную и любимую имъ лошадь. Бурка жалобно заржалъ при входѣ; голоденъ былъ. Это сразу отрезвило Гаврилу. Его съ быстротой молніи поразила мысль, что Бурка его на всю зиму останется голоденъ. До сихъ поръ онъ берегъ и лелѣялъ свою лошадь такъ, какъ не хранилъ себя и свое здоровье; когда ему приходилось ѣхать съ кладью, то самъ тащилъ возъ едва-ли меньше Бурки; самъ иногда голодалъ, но Бурка — никогда. Машинально къ Гаврилѣ возвратились всѣ чувства — жалость, страхъ, энергія и жадность.

Былъ уже вечеръ, но это не остановило Гаврилу. Безъ шапки, босикомъ, въ одномъ драномъ зипунѣ, онъ вышелъ изъ дому на поиски, самъ еще не зналъ куда. Онъ только дорогой принялся мучительно соображать, ломая голову, куда ему ринуться. Онъ шлепалъ босыми ногами по лужамъ и грязи, которая обдавала его ноги ледянымъ холодомъ, но чувствовалъ жаръ въ головѣ и выступавшій потъ во всемъ тѣлѣ. Выйдя за околицу, онъ пріостановился, ломая голову, куда идти? А идти непремѣнно надо было, во что бы то ни стало, идти нынче, сейчасъ, чтобы взять пашни непремѣнно, подъ какими угодно условіями. Въ это время ударилъ колоколъ къ вечернѣ — и Гаврило поспѣшно перекрестился, въ одно и то же время обрадовавшись этому звону, который почему-то разомъ прекратилъ его невыносимое, головоломное мученіе, и испугавшись при воспоминаніи, что онъ уже около года не бывалъ въ церкви. «За то меня и наказываетъ Богъ, проклятаго!» — подумалъ онъ и пошелъ обратно въ деревню, по направленію къ церкви. Въ церковь онъ вошелъ тогда, когда уже началась служба. Впереди стояло нѣсколько старухъ, все остальное пространство церкви было пусто. Гаврило выбралъ ближайшій къ двери и самый темный уголъ, гдѣ обыкновенно становились нищіе и калѣки; тамъ онъ притаился и молился. Онъ думалъ поставить свѣчку, но, взглянувъ на себя, удержался на мѣстѣ; онъ былъ весь забрызганъ жидкою грязью, которая сидѣла пятнами на его зипунѣ, покрывала толстымъ слоемъ его штаны, блестѣла, какъ вакса, на его лапахъ и образовала мокрые, скользкіе слѣды на полу, гдѣ онъ стоялъ. Но ему не надо было свѣчки; онъ горячо, мучительно молился. Онъ зналъ одну только молитву: «Господи Іисусе! Помилуй меня, грѣшнаго!» — и ее одну шепталъ, крестясь и дѣлая земные поклоны. Въ это мгновеніе одна у него была просьба — достать пашни. Его сердце кричало: земля, земля!

Когда Гаврило вышелъ изъ церкви, его осѣнила счастливая мысль идти къ Савосѣ Быкову, котораго онъ увидалъ у попа на дворѣ. На этотъ разъ и Савося Быковъ, отличавшійся безталанностью, былъ для него счастливою находкой; для Гаврилы важно было хоть за что-нибудь ухватиться и начать хотя бы съ Савоси Быкова. Послѣдній чистилъ дворъ у попа; земли онъ, конечно, не снялъ; нельзя-ли поэтому войти съ нимъ въ компанію? — думалъ Гаврило. Явившись на батюшкинъ дворъ, онъ засталъ Савосю въ полномъ вооруженіи: съ лопатой, съ вилами и метлой. Онъ уже около недѣли возилъ соръ, подрядившись вполнѣ очистить Авгіевы конюшни; за что батюшка обѣщалъ выдать ему полпуда муки, десять фунтовъ крупы и 7 копѣекъ серебромъ. Савося, обезумѣвшій отъ такого случайнаго счастья, съ страшною энергіей возилъ со двора навозъ; около сорока возовъ уже стащилъ и торопился поскорѣе вывезти остальные сорокъ возовъ, заранѣе предвкушая крупу.

— Чистишь? — спросилъ Гаврило, подходя къ нему.

— Ужь сорокъ возовъ стащилъ, — отвѣчалъ Савося.

— Ну, ладно. Я къ тебѣ за дѣломъ, — и Гаврило разсказалъ ему свое положеніе. Сынъ его не пришелъ и не вернется никогда. Къ мірской землѣ его не пустятъ, да ея такая малость, что одно баловство. Капиталу у насъ нѣтъ… Шипикинскій баринъ не дастъ, Таракановскій баринъ протуритъ. Стало быть, пришла на меня бѣда. Прямо сказать, ложись въ могилу и засыпай себя землей!

Гаврило говорилъ словами отчаянія, но вся фигура его выражала рѣшимость и страшное напряженіе. Онъ какъ сѣлъ по приходѣ на кучу сора, такъ и остался неподвижнымъ. Глаза его сверкали, выражая гнѣвъ. Савося Быковъ сначала слушалъ его съ сочувствіемъ и спокойно, не понимая еще, съ какимъ дѣломъ къ нему обращался Гаврило.