Николай Каронин-Петропавловский - В лесу

Насчетъ справедливости онъ имѣлъ нѣсколько твердыхъ мыслей, но, признаться, ихъ было крайне мало, благодаря чему въ большей части жизненныхъ обстоятельствъ онъ руководился довольно рискованными соображеніями. Убить въ оврагѣ бродягу, надуть хитрымъ образомъ чиновника, подкупить землемѣра при раздѣлѣ между двумя деревнями, продать себя во время ярмарки на какое-нибудь темное дѣло — это едва-ли считалось съ его стороны принципіально двусмысленнымъ.

Большую долю вины за этотъ нравственный мракъ должны взять на себя мы, высшіе сибирскіе классы. Оффиціальные представители цивилизаціи, культуры и правды, мы въ продолженіе нѣсколькихъ вѣковъ вели себя такъ, какъ въ чуждой намъ странѣ. Мы не завели въ это время ни одной школы, не научили населеніе ни одной полезной вещи, не подвинули на полвершка его умственный кругозоръ. Мы брали съ деревенскаго жителя дани, проявивъ себя во всѣхъ случаяхъ продажными, устраивали то и дѣло засады для него и опутывали его цѣлою сѣтью лжи, спутывая всѣ его понятія о справедливости. Единственная наша заслуга — введеніе внѣшняго порядка, но и тотъ постоянно расползался, какъ плохо, большими штыками сшитое платье.

Тѣмъ не менѣе, я не могъ не поражаться с косностью самой природы Петра Иваныча. Было въ немъ что-то такое стихійное, первобытное и роковое, что я часто не могъ выносить его возлѣ себя. Я удивлялся, какъ можетъ человѣкъ жить однѣми мыслями о наживѣ, одними экономическими соображеніями и рублевыми идеалами! Неужели въ его душѣ никогда не возникаетъ порывовъ, фантазій, увлеченій, не переводимыхъ на деньги? Этотъ здоровый, сильный человѣкъ, никогда не увлекался и былъ, повидимому, совершенно безучастенъ ко всему на свѣтѣ, за исключеніемъ ничтожной частички явленій, составлявшихъ всю его растительную жизнь.

Мнѣ иногда хотѣлось его чѣмъ-нибудь поразить или взволновать, но это мнѣ ни разу не удавалось; прошибить его можно было только деньгами. Приходя ко мнѣ пить чай или такъ посидѣть, онъ обыкновенно сейчасъ же принимался развивать планъ какого-нибудь предпріятія, съ котораго можно получить хорошую выгоду.

Съ нимъ дѣлалось какъ-то холодно, тоскливо, пусто. Я по цѣлымъ часамъ не могъ придумать, что съ нимъ говорить.

Ѣздили мы съ нимъ нѣсколько разъ на ночевую, спали подъ открытымъ небомъ, около пылающаго костра, въ свѣтѣ котораго трепетали тѣни сосѣднихъ березъ, но ни разу онъ не вышелъ изъ себя, всегда одинаково разсудительный и разсчетливый. Однажды мнѣ пришло въ голову спросить его, слышалъ ли онъ когда-нибудь хоть одну сказку. Мы сидѣли на берегу рѣки съ удочками, возлѣ насъ горѣлъ костеръ, вдали виднѣлся крутой берегъ противоположной стороны, поросшій густымъ кустарникомъ. Вода около насъ казалась багровой; таинственная тишина окружала насъ въ этомъ пустынномъ мѣстѣ. Казалось, болѣе подходящаго мѣста для разсказовъ о темной старинѣ нельзя было и придумать.

— Ишь чего придумалъ! Сказку!… Да я ни одной и не слыхалъ — какъ же я тебѣ разскажу?

— Неужели ни одной не знаешь? — спросилъ я.

— Да на кой песъ знать-то мнѣ эти глупости? — проговорилъ задумчиво онъ.

— И въ дѣтствѣ никогда не слыхалъ?

— Чорта-ли толку въ сказкахъ-то? Слыхалъ отъ одного расейскаго посельщика, который по зимамъ у насъ живалъ, да забылъ ужь. Бывало, вретъ, вретъ онъ, даже смѣшно станетъ.

Спрашивалъ я у него, не знаетъ-ли онъ какого-нибудь разсказа про старину, какого-нибудь преданія, даже суевѣрія, но онъ съ неудовольствіемъ выслушалъ меня и подозрительно насупился.

— Говорятъ же что-нибудь про вашу деревню… Давно она основалась?

— А я почемъ знаю?… Стало быть, съ древнихъ временъ. Дѣдушка говаривалъ, что какъ теперь есть, такъ и было все допрежь…

— Не слыхалъ-ли какихъ преданій, воспоминаній о вашихъ мѣстахъ? Вѣдь остались же какіе-нибудь слѣды отъ вашихъ дѣдовъ?

— Да чему остаться-то? Жили и померли, и нѣту ихъ…

Петръ Иванычъ принялъ положительно недовольный видъ.

— Можетъ, пѣсни какія сложили въ вашей сторонѣ? — приставалъ я.

— Никакихъ пѣсней у насъ не складывали. Дѣвки вонъ поютъ — песъ съ ними! Баловался и я въ тѣ поры, когда меня еще за виски драли; а теперь нѣтъ ужь, будетъ!

— Ни одной не знаешь?

— Да, можетъ, и знаю, да запамятовалъ.

— А ну, вспомни и спой, — попросилъ я. Но Петръ Иванычъ окончательно обидѣлся, думая, что я смѣюсь надъ нимъ.

Онъ дѣйствительно не пѣлъ. Только разъ мнѣ удалось слышать нѣчто, напоминавшее пѣсню. Помню, Петръ Иванычъ куда-то ѣхалъ верхомъ и отъ времени до времени стегалъ лошадь недоуздкомъ; очевидно, онъ куда-то торопился, и душа не говорила въ его пѣснѣ. Какія были слова — я не разобралъ, но за то мотивъ я не забуду. Это речитативъ, доведенный до утилитарной простоты. Кто слышалъ этотъ сибирскій речитативъ, тотъ никогда не забудетъ его; онъ похожъ на ворчанье человѣка, которому недосугъ выводить голосомъ зигзаги, на стукъ тяпки, которою рубятъ капусту, на чтеніе дьячкомъ псалтиря передъ тѣломъ покойника. Я потомъ часто слышалъ эти прямые, какъ палки, звуки, — ими пѣлись искаженныя русскія пѣсни, потому что своихъ пѣсенъ сибирякъ не сложилъ. На меня онѣ дѣйствовали особеннымъ образомъ: не вызывая ни тоски, ни радости, ни печали, ни хохота, онѣ только изумляли меня, словно я слушалъ какой-то новый звукъ въ природѣ.