Надежда Лухманова - Христос воскресе!

Гаврилов заехал к двум-трём товарищам и везде почувствовал себя лишним. Везде убирали, чистили, хлопотали, всем было не до него. У него даже язык не повернулся сказать о своём семейном событии. Он обедал один среди громадной столовой сельскохозяйственного клуба — на удивление всем лакеям, не привыкшим, чтоб в эти последние дни кто-либо приезжал туда. Вечером он читал, занялся делами. Пятницу провёл тоже кое-как один, устанавливая и перетаскивая по новому мебель в своём кабинете, но в субботу он проснулся с тяжёлой головой. Страстная суббота! Последний нищий стремится в этот день не быть одиноким, в самых забытых углах — и там стараются соединиться вместе, сделать какой-нибудь общий стол, устроить какое-нибудь подобие светлого праздника. Вся грусть окружающей его пустоты, вся тоска одиночества, весь ужас невозвратно и навсегда потерянного семейного очага стали вдруг представляться ему. Разве он не любил Наташу? А их свадьба, та первая незабвенная минута, когда он впервые наедине держал её в своих объятиях, когда так искренно, так страстно прижал он её всю к своему сердцу, когда он чувствовал всем существом своим, что эта женщина отдана ему не только церковью, родными, но и такою любовью, которой хватит на весь век. Три года они прожили счастливо; жена не казалась ему ни капризной, ни требовательной; но на четвёртый год небывалый успех в делах, какая-то шальная погоня за лёгким удовольствием, подтрунивание товарищей, что он под башмаком, изменили мало-помалу всю его жизнь.

Вот уже целый почти год, как он стал дома небрежен, требователен, нетерпелив в отношении малейшего замечания жены, он стал возвращаться домой нередко только по утрам, и, наконец, после какой-то самой незначительной ссоры, у него вырвались эти роковые слова, разделившие их навсегда.

В 11 часов ночи Гаврилов автоматически, точно гонимый какой-то силой, вышел из дому и направился бродить около церквей. Он побывал в Казанском, Исаакиевском и ещё в каком-то соборе, и когда услышал, наконец, густой звук колоколов, возвещавших Воскресение Христово, когда услышал ликующие звуки «Христос воскресе!», он вышел и бессознательно направился к тому дому, где приютилась теперь его жена.

Когда он подходил к подъезду, он почти задыхался, по лицу его беспрестанно катились слёзы; переходя через улицу, он наткнулся на какую-то женщину, которая крикнула ему: «Эк нализался в такую ночь, а ещё барин!» Быстро пройдя мимо швейцара, он вбежал на второй этаж, дёрнул звонок и как был — в пальто, в шляпе на голове, отстранив поражённую горничную, прошёл в столовую.

За большим столом, уставленным куличами и пасхою, сидела его жена, вся в белом, и, закрыв лицо руками, тихо плакала. На большом кресле, вся в кружевах, сияющая и розовая, сидела трёхлетняя Катя с громадным яйцом в руках; за нею стояла бабушка, всеми силами отвлекая внимание малютки от плачущей матери.

— Христос воскресе! — мог только произнести Гаврилов.

И жена его, протянув к нему руки, вся бледная, дрожа, могла только прошептать ему в ответ:

— Воистину воскрес Он!

1899

франц., спальная одежда