Константин Прохоров - Сектантские рассказы

Чудесное исцеление Миши в госпитале, наглядно явившее славу Божию, ободрило и укрепило его в вере. Поначалу, когда из уха постоянно вытекал гной и ухудшился слух, Миша впал в уныние. Врач-оториноларинголог прописал ему почему-то глазную мазь и, не зная, что разговаривает с христианином, по-военному жестко сказал: "Помочь тебе может лишь Бог! Кто вылечивается, кто нет..." Эти слова для Фролова прозвучали как откровение, и он стал молиться об исцелении. "Дорогой ГосподьОтец небесный! -- ежедневно взывал он к Богу. -- Слава Тебе и благодарность и за такое испытание моей веры! Благодарю Тебя за эту болезнь, через которую я так много познал и приблизился к смирению... Но ради Иисуса Христа прошу Тебя теперь об исцелении! Дабы не сказали неверующие, что к Богу приходят только больные и убогие. Если я угоден пред Твоими очами, исцели, Господи, чтобы я мог во всей полноте сил потрудиться для Тебя! Яви, Господи, на мне славу Свою, и я всю свою жизнь буду служить Тебе! Да будет воля Твоя, но не моя. Лишь пребудь со мной, не оставляй меня. Слава милосердному Триединому Богу, Отцу и Сыну и Святому Духу! Аминь".

Через двенадцать дней после поступления Фролова в госпиталь лечащий врач, осмотрев младенчески чистое ухо Миши, выписал его назад в роту с коротким устным определением: "Счастливчик!"

7

Второй час ночи. Вся свободная смена караула спит. Не спит только начальник караула старший прапорщик Закирко. Через каждые двадцать минут на его столе звонит телефон: "Товарищ старший прапорщик! За время несения службы происшествий не случилось. Часовой (такого-то) поста рядовой (такой-то)". -- "Хорошо, хорошоБудь бдителен", -- говорит Закирко каждому из них.

Вообще-то, старшина роты в карауле -- большая редкость. Он, ротный и замполит ходят начальниками только по большим советским праздникам (1 мая, 7 ноября, День Конституции), на так называемые "усиления". Потому что происшествие в обычный день - это полбеды, а на "красный день календаря" --совсем беда. Так повелось. Но сегодня был самый что ни на есть обычный день, а если и праздник, то разве какой-нибудь забытый, религиозный. Караул ломал головы: и чего это Закирко "воевать" пошел, ни с того, ни с сего. Сошлись на мнении, что с женой поругался. Потому и порядок сегодня был, вовремя часовых меняли, постоянно с постов докладывали, боялись не любившего шутить старшину.

Без десяти два Закирко разбудил сержанта Фролова.

-- Вставай, веди смену! -- по-отечески похлопал он его по плечу.

Все в карауле спят в одежде, потому через две минуты смена уже стояла в коридоре. Как говорится, собраться -- только подпоясаться. Получив автоматы, солдаты вышли во внутренний дворик караула, где и зарядили оружие. Затем смена в колонну по одному пошла за Фроловым по периметру зоны. Едва захлопнулась массивная железная дверь, отделяющая территорию караула от "запретки", как все, кроме Миши Фролова, разом закурили. Помянули недобрым словом старшину, в десятый раз на их памяти бросившего курить и потому не дававшего и другим дымить в карауле. Помянули, впрочем, почти беззлобно.

-- Стой! Кто идет? -- звонкий голос с первой на пути вышки прорезал морозный воздух.

-- Помощник начальника караула со сменой! -- скороговоркой ответил Фролов.

-- Помощник начальника караула, ко мне, остальные -- на месте!

Но никто, разумеется, не остановился, вся смена привычно продолжала движение. И сам часовой на вышке не вдумывался в произносимые им слова: "остальные -- на месте". Когда изо дня в день, из месяца в месяц ходишь на один и тот же пост и ничего, абсолютно ничего не случается, возможно и не такое. Однажды Фролов на окрик часового "Стой! Кто идет?" громко и членораздельно сказал: "Заключенный из седьмого отряда!" -- "Помощник начальника караула, ко мне, остальные -- на месте!" -- последовал обычный ответ часового, просто не поверившего своим ушам.

Поменяв часовых на первой вышке, Фролов повел смену дальше. Вдоль высокого забора тянулись бесконечные ряды колючей проволоки, через одного горели старые фонари, контрольно-следовая полоса была столь запущена, что даже слон, наверное, не оставил бы на ней следов. Довольно часто Фролов задумывался, как бы поступил он, если бы на его глазах заключенный побежал через "запретку". Каждый раз, заступая в караул, командир роты или замполит зачитывали солдатам "ориентировки": там-то и там-то был совершен побег, зеки сделали подкоп, ползли под белой простынею по снегу, чуть не улетели по воздуху на самодельном вертолете... И везде: убит часовой, убит часовой, убит часовой... Ножом, заточкой, стрелой, пулей... Как здравомыслящий человек, к тому же имеющий за плечами опыт года службы, Фролов сомневался в подлинности большей части этих "ориентировок": откуда каждый день так много трагических происшествий? И почему все эти происшествия случаются где-то очень далеко? Почему за редким-редким исключением все спокойно в многочисленных соседних зонах? Не потому ли, что там служат земляки, с кем ты вместе призывался и с кем можешь встретиться в санчасти, на стрельбище, на каких-нибудь сборах и узнать правду? Но все же и эти "ориентировки" день за днем, по капле пробуждали в солдатах ненависть к заключенным.