Натиг Расул-заде - Записки самоубийцы

Так я просидел все семь часов в зале ожидания и, обнаружив, что уже пора, пошел, шатаясь от усталости и слабости в туалет, вонь которого немного вернула меня к действительности, умылся и вышел на перрон, куда подали уже ереванский поезд. Поезд тронулся, и я только через несколько часов обнаружил, что сижу один в купе, и даже немного обрадовался этому, если только в моем состоянии можно было чему-то радоваться. Я снова и снова вспоминал слова Нагиева, вспоминал, как слишком легко она познакомилась со мной вот в этом же поезде примерно полгода назад, хоть я и инвалид, и одна только эта легкость должна была меня насторожить, а я уши развесил, про Афган ей травил, вспомнил, как она поделилась со мной яблоком... Эти запоздалые мысли жгли меня, пытали, мучали, истязали...

И вот - еду к ней, не знаю, зачем, не знаю, что сделаю, если "на признается, что все, что говорил этот гад - правда, может, убью ее, не знаю, может, себя, а что, в самом деле, что это за жизнь - сука, разве можно так жить, разве можно жить после этого, после такого, чему же тогда и верить, значит, все прахом, вся жизнь - прахом?.. Не знаю, не знаю, что сделаю... Пока знаю одно - мне надо с ней поговорить, надо, надо, надо... А может, случится чудо, и тогда... Чудо? Нет, нет, просто поговорить с ней, надо поговорить, или я сойду с ума, сойду с ума... На этом я уснул а приснилось мне, что где-то далеко от города, укрытого туманом, еле различимого вдалеке, на огромном заброшенном пустыре, я сижу в болтающейся кабинке чертова колеса, колесо медленно вращается, и странное дело - когда кабинка моя достигает самого верха, я вижу в ней себя маленького, лет шести-семи, и вижу - внизу стоит, ожидает меня мама, молодая, улыбается, пальцем мне грозит, чтобы не высовывался из кабинки, не то упаду... А стоит кабинке доползти вниз, и я становлюсь таким как есть, сегодняшним, двадцатишестилетним, побитым жизнью, несчастным калекой, и мама, седая, старая, горестно смотрит на меня, молчит. И опять все повторяется: кабинка плывет наверх, и наверху - я маленький мальчик, радостный, впереди у которого долгое, многообещающее, загадочное будущее, улыбающийся мальчик в новенькой матроске и берете с пышным помпоном, и опять кабинка ползет вниз, и в ней - я сегодняшний, за плечами у которого война, тюрьма, пока

леченная рука и искалеченная судьба. Вот такой сон. Я проснулся в слезах. В купе по-прежнему никого не было. Это и к лучшему, подумал я, никто не полезет с разговорами, с глупыми расспросами. И когда я это подумал, я вдруг снова с отчетливой болью вспомнил все, что со мной стряслось, вспомнил Карину, что еду к ней, и от боли мне дышать стало трудно. Я встал, опустил немного окно, закурил... Постараюсь немного поспать, тем более, что за окном,- ночь.

Глубокой ночью, после одной из коротких остановок на маленькой станции между Баку и Ереваном, в коридоре вагона появились два милиционера. Коридор был пуст, свет в нем не горел, хотя минуты за две до этого было светло, проводники спали у себя, а милиционеры, появившись из противоположных концов вагона, пошли навстречу друг другу. Оба шли неторопливо и оба молча остановились перед дверью одного из купе. Один из них попробовал осторожно надавить на дверь, она подалась. Оба милиционера вошли в купе, тихо прикрыли за собой дверь и несколько удивленно уставились на спящего однорукого молодого человека в куртке. Лицо парня было запрокинуто, рот полуоткрыт, голова прислонена к стене купе возле раскрытого окна, в который врывался шум колес. Но парень спал крепко, ему не мешал шум, голова его в такт дергающемуся слегка вагону качалась чуть-чуть из стороны в сторону. Милиционеры молча переглянулись. "Не стоит его выводить", - сказал очень тихо один. "Да?" сказал другой. "Действовать по обстоятельствам", - напомнил ему первый. "Давай", - сказал второй. Тогда первый милиционер вытащил из кобуры пистолет, тщательно обмотал дуло платком, захватив концы его рукой на рукояти пистолета, осторожно поднес пистолет ко рту парня, и стремительно засунув дуло ему в полураскрытый рот выстрелил. Голова парня какое-то время болталась почти так же как и до выстрела, только тело заметно обмякло, потом голова безвольно склонилась к самому плечу и изо рта показалась струйка крови. Второй милиционер тут же ринулся после выстрела обыскивать труп, первый стал тщательно чистить свой пистолет - работали со знанием дела. Обыскивающий разжился пачкой денег и, видимо, ничего предосудительного и нужного больше не нашел, а другой аккуратно вставил пистолет в руку убитого, и оба моментально вынырнули из купе, предварительно убедившись, что в коридоре вагона по-прежнему никого нет. Плотно прикрыв за собой дверь купе, они, как пришли, так и разошлись в разные концы вагона. Все это дело было провернуто за две минуты.