Лев Разгон: Борис и Глеб

..". Я остановился и спросил у Глеба: - Ты много помнишь из этой поэмы? - Какой? - Ну, Некрасова, "Мороз, Красный нос". - Мы ее в школе не учили. - А в каком городе была ваша школа? - В Остраве. Я пытался вспомнить, где у нас, в какой области находится этот город. И, не вспомнив, вдруг догадался: - Это в Чехословакии? - Да, - Глеб испуганно оглянулся на брата, будто выдал какую-то тайну. Но Борис молчал, прислушиваясь к нашему разговору. - Но ведь это была русская школа? - Конечно, русская. И мы там много русских стихов учили. И Некрасова тоже. Но другие. А больше Пушкина, я всю "Полтаву" на память знаю. И много других стихотворений. "Колокольчики мои, цветики степные!.." Это графа Алексея Толстого. А летом здесь бывают колокольчики? Я попытался вспомнить: - Да, растут. Не совсем такие, как в России, но похожие. - А цветы здесь пахнут? А птицы поют? Этот юноша был похож на ребенка, попавшего в совершенно ему неведомую страну, где все интересно и непонятно. Конечно, неведомую. И цветы здесь не пахнут, и за все годы, проведенные здесь, я не услышал голоса ни одной певчей птицы. - А ты много знаешь стихов? - Да, много. И как бы обрадовавшись тому, что можно разговаривать не только с братом, но и с чужаком, Глеб начал читать стихи. Старые стихи, которые я впервые прочитал в дореволюционных хрестоматиях, пейзажные, исторические: "... на твоих церквях старинных вырастают дерева, не окинешь улиц длинных, это - матушка Москва...", "Ты знаешь край, где все обильем дышит, где реки льются чище серебра..." Иногда Глеб забывал слово или строчку, и тогда Борис вдруг ему подсказывал. Вот с этого вечера завязались у меня какие-то отношения с братьями. Собственно, никаких близких отношений не было. Борис не курил, Глеб - тем более, и невозможно было угостить их махорочной закруткой. Я как-то предложил им редкую сладость - соевую конфету, но они сразу и резко отказались. Однако мы теперь здоровались, встречаясь на разводе, Борис выслушивал мои советы, как сподручнее очищать от ветвей косматые, густые ели - словом, мы были уже з н а к о м ы. И в темно-утренние часы на делянке у костра мы садились рядом. Как-то Борис мне сказал, что Россию они не знают, видели только две-три деревни. А потом были в Москве и еще каких-то городах, но ни Москвы, ни других городов не посмотрели одни тюрьмы. - Хоть бы раз взглянуть на колокольню Ивана Великого, - со вздохом сказал Борис. - Успеете! - Ну, дай-то Бог... - И быстро, почти незаметно перекрестился. Столь для нас редкую религиозность братья выказывали нечасто. Только когда бригаду приводили в столовую, они сразу же - как в церкви - снимали старые, грязные матерчатые ушанки. И на лесосеке, съедая свои кусочки хлеба, обнажали в любой мороз головы с каштановыми стрижеными волосами у Бориса и пшеничными у Глеба, - а потом что-то шептали. Не сразу я догадался, что это молитва... Однажды Борис, глядя на не совсем обычно выросшую ель, сказал: - Как похоже на белую акацию... - А в Чехословакии растет белая акация? - Нет, не растет. Я не видел белой акации. - А откуда же ты знаешь, как она выглядит? - Из легенды. - Какой? Какого поэта? - Не поэта. А которой в разведшколе научили. И, увидев как изменилось мое лицо, вдруг начал рассказывать про то, как они с Глебом очутились здесь, в далекой и неизвестной им Коми республике. Он рассказал мне об этом в два-три приема в наши, "свои", часы у лесного костра. И не пытался продолжать в зоне, где он становился, как всегда, отчужденным от всех и знакомство со мной поддерживал только тем, что, встречаясь, вежливо говорил "доброе утро" или "добрый вечер". А ни утро, ни вечер не были добрыми, история братьев раздирала мое сердце, хотелось стать им как-то ближе, чем-то помочь, вмешаться в их страшные и несправедливые судьбы. Я иногда забывал, думая про них, о своей собственной участи, о том, что меня ждет в самом недалеком будущем. Впервые я столкнулся с такими неординарными жизнями. Конечно, они были эмигрантами. То есть, скорее, из эмигрантов. Они сами ниоткуда не эмигрировали. И никогда Россию не видели. И не в России родились. Эмигрантами были их родители. Отец - кадровый офицер, в деникинской армии командовал ротой, хотя прежде имел звание полковника генерального штаба. Уже немолодым, растерявшим прежнюю семью человеком встретился в Константинополе с девушкой, дочерью московского адвоката. Они не потеряли друг друга в путях-дорогах, и злая судьба была к ним милостива. Он не попал на Принцевы острова, а она не погибла в кошмарах константинопольской эмиграции. И, уже поженившись, они очутились в самом привлекательном для зарубежных русских месте - в только что созданной Чехословакии. Читать дальше