Лев Разгон: Борис и Глеб

Конечно, находились люди, старавшиеся чем-то помочь мальчикам. Это было непросто, потому что у них в формулярах присутствовал полный набор самых страшных статей, включая шпионаж, диверсии, террор и даже "сотрудничество с мировой буржуазией" (было и такое преступление). Главбух хотел временно устроить Бориса составлять инвентаризационные ведомости. Но тот отказался работать в зоне, когда его младшего брата выводят в лес. И врачу тоже стоило большого труда оставить на две недели Глеба в слабкоманде. Глеб подчинился приказу старшего брата, но очень страдал без него и почти весь день просиживал неподалеку от вахты, ожидая возвращения бригад. Извелся так, что доктор сердито решил: невозможно разлучать братьев, они больше изводятся, нежели поправляются... Кто они были? Откуда? Как попали к нам? За что у этих почти ребятишек такие страшные статьи в формуляре? Статьи, закрывающие для них всякую возможность расконвоирования, устройства на менее убийственную работу, нежели лесоповал. Мое положение крупного придурка (я был старшим нормировщиком) почти уничтожало возможность контакта с ними. Братья демонстративно отвергали всякое проявление жалостливого интереса к ним, они никогда и близко не подходили к конторе. Но вскоре произошли события, предоставившие мне случай узнать о них почти все, что было в их короткой жизни. Не могу сказать, что те события были приятными для меня. "Кум" из своих "оперативных" соображений завел на меня дело по обвинению в пораженческой агитации. Эту историю я уже рассказывал и не хочу к ней возвращаться. Я мгновенно слетел со своего высокого поста, был арестован, посажен в карцер, прошел этапы быстрого "следствия" и в ожидании обвинительного заключения и вызова на суд отправлен на общие работы, на лесоповал. И очутился в бригаде вместе с Борисом и Глебом. Развод - вывод на работу бригад - один из самых важных и запоминающихся моментов повседневной жизни заключенного. И всегда невеселый. Даже летом, солнечным и теплым утром, томительно выстаивать в арестантской колонне, слушать командные выкрики бригадиров и нарядчиков, проходить быстрый и небрежный обыск, "сдачу-приемку" - когда лагерные вертухаи-надзиратели сдают бригады конвою. Эту тягостную процедуру не смягчили даже такие начальственные изобретения, как "вывод под музыку" с баянистом из КВЧ, культурно-воспитательной части - игравшим у вахты бодрые советские песни или старые меланхолические вальсы. Но гораздо страшнее зимние разводы. Час, а то и больше, надо топтаться на холоде, пока не откроются ворота зоны. Шесть утра, но еще полная ночь. Зона тускло освещена электричеством, да бегают, сбивая толпу арестантов в колонну, нарядчики с керосиновыми фонарями "летучая мышь" в руках. Колеблющееся пламя освещает людей, напяливших на себя всю "арматурку": ватные штаны, телогрейку, бушлат, полотенце вместо шарфа, засаленную ушанку. А в сильные морозы все обязаны надевать входящие в зимнее обмундирование "лицевые маски" против обморожения. Маски - с прорезями для глаз, носа и рта - сделаны из текстильных отходов: ярких ситцев, вафельной ткани и прочего тряпья. Из-за этих масок толпа зеков напоминает фантастический страшный карнавал с какой-нибудь картины Босха. Но и в этой жуткой толпе, где никого нельзя узнать, бросаются в глаза два арестанта, которые всегда рядом, изредка даже держатся за руки - совсем будто в детском саду. Так иногда Борис и Глеб идут по далекой дороге на лесосеку. В полном молчании доходим до инструменталки, разбираем топоры и пилы и движемся в тайгу. Темень, спотыкаемся о корни деревьев, валежника, пней. Инструмент, даже относительно легкая лучковая пила, скоро становится тяжелым. Но все равно эта дорога приятней, чем омерзительная процедура развода. Мы стараемся идти побыстрее. И не потому, что конвой постоянно кричит: "Не растягивайся!". Мы жаждем скорее прийти на делянку, где у нас будет час, а то и больше "своего" времени. Ранний развод зимой - совершенная бессмыслица. Мы приходим на лесосеку в полной темноте, когда лес рубить невозможно. И нужно ждать, пока развиднеется. Вот это ожидание и является самым значительным для нас. Без приказа бригадира несколько человек спиливают сухостойную сосну, мгновенно разрезают ее на чурбаки, раскалывают и разжигают два костра: один маленький - для конвоя и один большой - для бригады. Рассаживаемся на поваленные деревья. Мы свободны сейчас, мы хозяева своих мыслей, воспоминаний, дел. От костра идет тепло - такое живительное, такое домашнее, пламя напоминает о чем-то далеком, оставленном: об огне, бьющемся в домашнем очаге, костре на рыбалке. Читать дальше