Борис Лазаревский - Ученица

— Нет, не может. Все мы очень зависим от своего физического я. У женщины и у мужчины это я неодинаково. Женщина без ущерба для материнства не может делать многих работ, которые может выполнить мужчина, — а материнство её главная функция на земле. Но умственно и в области искусства женщина всегда может подняться так же высоко как и мужчина и ещё выше. Вы меня поняли?

— Да. Я также думаю, но не могу только ответить себе на один вопрос: следует ли и можно ли девушке безнаказанно быть искренней?

— На этот вопрос мне трудно вам ответить. Думаю, что искренней следует быть с тем, кто не злоупотребит вашим доверием; а это вам может подсказать только особое чутьё.

— С вами можно быт искренней?

— Надеюсь…

Мы прошли до ворот небольшого домика, крытого черепицей.

— Ну, вот, здесь я и живу, а пока до свидания! — сказал Равенский.

— До свидания! — ответила я и, неожиданно для самой себя, добавила. — Знаете, почему я сказала, что ещё во всю свою жизнь не была так счастлива как сегодня и вчера? Потому что говорила и знала, что ещё буду говорить с вами…

Он сильно покраснел, сдержал улыбку и произнёс:

— Спасибо. Ну, ещё раз до свидания!

Его рукопожатие было сильнее, чем вчера. От радости я спотыкалась. Потом взглянула на часы и удивилась, — было уже без четверти два. Мимо проезжал извозчик. Я вскочила в его плетёную коляску и попросила ехать как можно быстрее.

За ужином Миша и Вася как-то незаметно выпили лишнее и долго дурачились и хохотали в своём номере. Когда всё утихло, был уже второй час ночи. Я вышла на балкон. Облачное, беззвёздное небо клубилось над горами. Где-то ещё играла музыка. Слышался стук подков о деревянную мостовую набережной. Я смотрела прямо перед собою и молилась:

«Господи, великий Господи! Помоги мне… Кроме Тебя, мне никто не может помочь. Сделай так, чтобы я бывала с ним чаще. Ты всё знаешь и всё видишь… Я не хочу его отнимать у жены и детей, но пусть я увижу, что он меня любит… Если я расскажу людям о том, что чувствую к нему, то они решат, что это глупо и стыдно, — а это свято… Я знаю, что впереди моя жизнь будет такая же как и сотен моих подруг. Замужество… Сначала могут быть и радости, а потом рабство и ничего свободного, ничего светлого… Но теперь, пока я свободна, Господи, сделай так, чтобы я увидела, что дорога ему… Господи, может, я безумная, но я знаю, что каждая женщина любит только раз и одного. Я люблю его, и за счастье быть с ним накажи меня потом каким хочешь несчастьем. Я знаю, что молитва моя не оскорбит Тебя, потому что Ты всё понимаешь, и сам есть любовь. Господи, помоги мне, бедной!..»

Я облокотилась о перила и тихо заплакала, потом вошла в номер, выпила воды и стала раздеваться.

— Наташа, отчего ты не спишь? Тебе нездоровится? — окликнула меня мама.

— Нет.

— Ну, так ложись и не греми стульями.

Я легла, старалась сдерживать дыхание. В моих ушах всё ещё слышался голос Равенского: «И вы мне кажетесь не такою как большинство девушек вашего возраста»…

Долго не спалось. Мысли шли одна за другою: «Скорее бы зима, скорее бы опять слушать этот милый голос три раза в неделю… Неужели он болен? Неужели он умрёт? — Нет. Бог сохранит его, если не ради меня, то ради его жены и детей»…

Я задремала, когда уже всходило солнце, и проснулась в девять. Миша и Вася ещё спали, по крайней мере, не подавали признаков жизни, а по утрам они всегда стучали в стену. Я поскорее оделась, выпила стакан молока и вышла на улицу.

В купальне было всего две дамы. Море бушевало. Волны так сильно ударяли по лестнице, что тряслась вся площадка. Вода была мутная, и не хотелось в неё опускаться. Возле мола стоял ещё не ушедший в Севастополь пароход, и было слышно, как гремели цепи его лебёдки. Я не спеша разделась, подошла к зеркалу в одной сорочке, отстегнула на плече пуговку и спустила её. Я не могла решить, действительно ли я красива; но видела, что сложена не хуже тех красавиц, которых у Миши в альбомах были целые серии. Я повернулась боком, ещё раз посмотрела на своё освещённое солнцем тело и подумала: «Если бы для Равенского было счастьем взять это тело, то я бы отдала его всё, и это было бы моим счастьем»…

Я решила купаться без костюма, так как в этот день мужчин было мало, и никто из них не смотрел в нашу сторону. Но мысли всё шли, и не хотелось двигаться с места.

«Как это ужасно, что я не родилась десятью годами раньше: ведь я могла бы быть его женой… Физически я так же развита, как и двадцатилетние девушки, может быть, потому, что мама — южанка, — но я никогда не буду принадлежать ему. Как это смешно, что мама считает меня ещё девочкой… Ведь она и отпускает меня одну потому, что уверена, будто я способна только восторгаться морем, и что никакое сильное чувство ещё не может родиться в моей душе. Пусть думает!..»