Николай Каронин-Петропавловский - Несколько кольев

— Какъ же это черезъ колья?

— Одно слово, надо мнѣ было заборъ у себя, который отъ улицы, поставить, и я въ ту пору обратился прямо къ господину Рубашенкову, чтобы онъ далъ мнѣ маненько кольевъ. Онъ далъ. Вотъ черезъ эсти самые колья я и пропалъ, и теперь больше ничего, какъ низкій человѣкъ.

— Да неужели черезъ одни колья?

— Черезъ одни. Значитъ, судьба моя такая.

— Да ты разскажи путемъ, — просили его.

Но сколько ни пытались разспрашивать Тимоѳея дальше, онъ молчалъ. Испитое и одутлое лицо его только на мгновеніе освѣщалось тихою грустью, а вслѣдъ затѣмъ снова становилось безсмысленнымъ. Повидимому, онъ только и помнилъ одни колья, забывъ все остальное, происшедшее съ нимъ.

На самомъ дѣлѣ вотъ что произошло. Замѣтивъ большую кучу хвороста, слегъ и просто палокъ, очевидно, брошенныхъ управляющимъ, какъ негодное гнилье, Тимоѳею внезапно пришло въ голову попросить этой дряни для своей загородки у Рубашенкова, ближайшаго распорядителя. Пришло это ему въ голову случайно, безъ всякой связи съ какою-нибудь нуждой. Да и попросить вздумалъ онъ такъ, отъ нечего дѣлать, рѣшивъ, что если дастъ — ладно, не дастъ — наплевать, песъ съ нимъ! А если будетъ браниться, тогда ничего не стоитъ и уйти. Впрочемъ, Тимоѳей заранѣе былъ увѣренъ, что Рубашенковъ надругается и откажетъ въ просьбѣ. Кажется, чего проще — попросить нѣсколько никуда негоднаго дерева, а, между тѣмъ, Тимоѳей почувствовалъ какую-то смутную тревогу, когда рѣшилъ идти къ Рубашенкову.

И это понятно. Рубашенковъ до того быстро взобрался наверхъ изъ ничтожества, что не могъ не поражать разстроенное деревенское воображеніе. Изъ безъименнаго человѣка, подозрѣваемаго въ пробуравливаніи дыръ въ амбарахъ для выпусканія хлѣба, онъ сталъ нѣкотораго рода властителемъ, когда таракановская контора взяла его къ себѣ въ десятники и подрядчики. Еще недавно послѣдній крестьянинъ могъ бить его сколько угодно, если заставалъ у себя подъ амбаромъ, хотя до смерти его какъ-то не забили, оставивъ лишь на ушахъ и еще кое-гдѣ нѣсколько знаковъ, но теперь онъ самъ могъ распоряжаться жизнью громадной кучи мужиковъ. Онъ сталъ силой, передъ которой пали ницъ жители пяти-шести деревень, сдѣлался господиномъ, владѣтельнымъ человѣкомъ. Ему въ глаза нагло и безстыдно льстили, издали снимали передъ нимъ шапки.

У него съ рабочими заведенъ былъ порядокъ: едва онъ показывался, какъ мужики, словно по командѣ, должны были снимать передъ нимъ шапки. Съ нанявшимся въ имѣніе человѣкомъ онъ обходился какъ съ крѣпостнымъ, безпрестанно придираясь и давая при случаѣ хорошіе подзатыльники. И отшлепанный никогда не жаловался, считая за Рубашенковымъ полное право бить, разъ ему удалось получить въ руки палку. Для всѣхъ безнаказанность Рубашенкова подтверждалась ежедневными фактами.

Рубашенковъ одѣвался въ тонкое сукно, въ скрипучіе сапоги, «при часахъ», тогда какъ раньше на его одеждѣ лежало нѣсколько десятковъ заплатъ. Рубашенковъ больше уже не ходилъ, а ѣздилъ. Крестьяне такъ и видѣли его въ двухъ видахъ: или стрѣлой пролеталъ по улицѣ, или стоялъ на работахъ «при часахъ», причемъ презрительно оглядывалъ своихъ людей. Все это поражало. Наконецъ, видѣли, что съ сильными міра сего онъ обращался за панибрата. На старосту, напримѣръ, онъ и глядѣть не хотѣлъ, какъ послѣдній на юлилъ передъ нимъ. Съ неменьшимъ пренебреженіемъ онъ относился къ старшинѣ, когда въ волости писали условія съ рабочими, которыхъ законтрактовывала контора. Рубашенковъ то и дѣло покрикивалъ на старшину: «Пошевеливайся, другъ!» — и имѣлъ такой видъ, что онъ очень гнѣвается. Видѣли, что, идя по улицѣ съ урядникомъ, онъ громко хохоталъ, хлопая того по плечу. Это урядника!

Никто не могъ отдать себѣ яснаго отчета, почему онъ пугается Рубашенкова. Послѣдній никогда не обсчитывалъ сверхъ мѣры, расплачивался аккуратно. Просто было отчего-то боязно. Онъ поражалъ. Иногда давъ зуботычину, платилъ деньгами получившему ее. Но это было рѣдко. Всего чаще онъ пускалъ пыль въ глаза: сорилъ кучами денегъ, издѣвался, мучилъ словами и вездѣ держалъ себя нагло. Это была свинья, посаженная негодными обстоятельствами за столъ совсѣмъ съ ногами.

Дѣло было вечеромъ. Окончивъ пилку, Тимоѳей пошелъ въ сарай, гдѣ обыкновенно въ это время Рубашенковъ подводилъ счетъ. Наступали уже сумерки, тѣни легли по угламъ сарая, и Тимоѳей едва разглядѣлъ фигуру подрядчика.

— А я къ вашему степенству, — сказалъ беззаботно Тимоѳей, улыбаясь. — Изволите видѣть, примѣтилъ я вонъ тамъ хворостъ и палки, и думаю: дай-ка я пойду къ нимъ, то есть прямо къ вамъ, и попрошу — авось они дадутъ…