Николай Лейкин - Деревенская прелестница

Феклистъ уже спалъ. Въ комнату Клавдіи доносились раскаты его храпа. Спала и Соня, свернувшись калачикомъ на лавкѣ, одѣтая и съ головой, закутанной въ платокъ. А Флегонтъ Иванычъ все еще сидѣлъ въ комнатѣ у Клавдіи. Онъ сидѣлъ безъ пиджака. Ему было жарко отъ выпитой наливки, которой въ бутылкѣ оставалось на донышкѣ. Клавдія была также раскраснѣвшись, щеки ея пылали, глаза играли особеннымъ блескомъ. Наливка на нее также подѣйствовала. Разговоръ у нихъ шелъ полушепотомъ и лишь изрѣдка въ спорѣ они слегка возвышали голосъ, но тотчасъ-же спохватывались. Клавдія говорила:

— И вѣдь какой ты глупый! Съ жому ревновать, меня вздумалъ!.. Къ учителю. А этотъ учитель ходить ко мнѣ только въ праздники днемъ, писать меня учитъ, да и то только тогда приходитъ, когда у тятеньки охотниковъ нѣтъ…

— Когда-бы не ходилъ, все-таки ходить, — пробормоталъ Флегонтъ Ивановичъ.

— Да ужь теперь и не будетъ больше ходить, потому что осень пришла и охота началась. Развѣ когда въ будни вечеромъ задумаетъ придти.

— Еще того лучше! Вечеромъ! — фыркнулъ Флегонтъ Ивановичъ.

— Да вѣдь надо мнѣ докончить писать-то выучитьея. Читать я кое-какъ знаю, а вотъ писать…

— На что тебѣ?

— Да хоть-бы тебѣ записку любовную написать — и то хорошо. Кромѣ того, и у насъ по дому. Иногда тятенькѣ нужно охотниковъ своихъ о чемъ-нибудь запиской увѣдомить, а онъ неграмотный.

— Пустяки. Просто это отъ головного вѣтра и отъ своего коварства. А я въ безпокойствѣ, потому я тебя люблю по настоящему. Ты знаешь, я разъ съ дубиной у васъ на задахъ ходилъ, чтобъ ему ноги обломать.

Клавдія вздохнула.

— Ахъ, Флеша, Флеша! Если-бы ты зналъ, что за человѣкъ этотъ учитель, ты не сталъ-бы къ нему ревновать, — проговорила она.

— А нешто я не знаю его? Холостой человѣкъ, молодой, учитъ ребятишекъ въ нашей деревенской школѣ.

— Молодой, но все равно, что и не мужчина — вотъ какой равнодушный человѣкъ. Онъ приходитъ да только и дѣлаетъ, что наставленія мнѣ читаетъ. Разъ дошло до того, что я ужь прогнать его хотѣла. Право… — разсказывала Клавдія. — Онъ и тятеньку моего пилитъ, зачѣмъ онъ пьянствуетъ, зачѣмъ меня не строго держитъ. Ты знаешь, этотъ учитель мѣсто горничной даже предлагалъ мнѣ въ Питеръ къ одной учительницѣ. «Здѣсь, говоритъ, соблазнъ, бѣгите отсюда». Да мало-ли что онъ говоритъ! Онъ придетъ и только піяетъ меня. Записки мнѣ даже пишетъ.

— Еще того лучше! — воскликнулъ Флегонтъ Ивановичъ. — Ну, значитъ, влюбленъ… А ты ему потакаешь, записки отъ него получаешь, къ себѣ принимаешь, улыбки ему разныя строишь.

— Постой, постой… — перебила его Клавдія, — да вѣдь онъ въ запискахъ пишетъ только, какъ я себя соблюдать должна.

— Покажи записки.

— Въ сундукѣ спрятаны. Далеко искать. Покажу когда-нибудь въ другой разъ.

— Ага! Въ сундукъ записки прячешь! Стало быть, считаешь за драгоцѣнность! Правду, значитъ, мнѣ говорили, что онъ на тебѣ даже жениться хочетъ…

— Что ты, что ты! Да онъ совсѣмъ не такой человѣкъ. Онъ словно монахъ… — проговорила Клавдія.

— Монахи тоже всякіе бываютъ.

Флегонтъ Ивановичъ сердился, дѣлалъ сумрачное лицо, усиленно затягивался папиросой.

— Нѣтъ, право, совсѣмъ монахъ. Ты знаешь, онъ даже мяса не ѣстъ. Никогда не ѣстъ, ни въ постные, ни въ скоромные дни, — продолжала Клавдія. — Онъ даже и рыбы не ѣстъ. Да… И меня съ тятенькой учитъ, чтобы и мы не ѣли. «Какъ вы, говорить, смѣете убивать животную тварь, если вы не можете ей жизнь дать?» — вотъ что онъ говорить. У насъ пѣтухъ былъ, и сдѣлался у него на ногѣ желвакъ. Тятенька хотѣлъ его заколоть, чтобъ въ щахъ сварить, а учитель услыхалъ этотъ разговоръ, сейчасъ-же этого пѣтуха у насъ за шесть гривенъ купилъ, понесъ къ себѣ, посадилъ его подъ печку и давай лечить. Но пѣтухъ, все равно, околѣлъ.

— Какія сказки ты про него разсказываешь! Должно быть, ужъ онъ такъ тебѣ милъ, что ты про него сказки сочиняешь, — недовѣрчиво усмѣхнулся Флегонтъ Ивановичъ.

— Именно сказки, а на самомъ дѣлѣ это сущая правда, — подтвердила Клавдія. — И кромѣ пѣтуха, у него были происшествія. Ты Алексѣя Гаврилова знаешь? Вотъ что изба съ рѣзьбой на крышѣ. Вѣдь онъ рыбакъ. Поймалъ онъ какъ-то большущаго леща, Алексѣй-то Гавриловъ. А учитель по берегу идетъ: Алексѣй Гавриловъ и предлагаетъ ему, учителю то-есть. «Не желаете-ли, говоритъ, Михаилъ Михайлычъ, леща купить?» Учитель купилъ, сторговался за два двугривенныхъ, заплатилъ деньги, и что-же думаешь?! — взялъ да и пустилъ его обратно въ воду.