Николай Лейкин: С бреднем

— Не служить-то ему нельзя, потому у него за бариномъ шестьдесятъ цѣлковыхъ накопилось, а тотъ не отдаетъ, — замѣтилъ Уварка. — Я знаю Вавилу. Онъ въ лавочкѣ сказывалъ.

— Да, да… И это тоже… — подхватилъ Калистратъ. — А ужъ платитъ онъ кому ежели — то хуже нѣтъ. Кто хоть рубль ему повѣритъ — годъ субботъ ходитъ. А самъ, коли ежели что — ему сейчасъ подай, вынь да положь, а то надъ душой стоять станетъ. Отдыха не дастъ и все точить будетъ. «Я во имя справедливости, я справедливый человѣкъ». А какая тутъ справедливость! Прямо невѣроятный человѣкъ. И такой человѣкъ, что развѣ… вотъ нехорошо говорить-то при рыбной ловлѣ… Прямо можно сказать, что только и стоитъ подарить его неумытому на кафтанъ подъ подкладку. Лавочники какъ съ него деньги получаютъ? Покосомъ. Ходитъ, ходитъ за деньгами и, наконецъ, скажетъ: «Анисимъ Христофорычъ… Да дайте мнѣ, наконецъ, какой ни-на-есть покосъ въ уплату». Ну, дастъ, а только ужъ на будущій годъ непремѣнно объегорить. Покосы у него всегда впередъ кому-нибудь сданы. Лавочника — ужъ на что тотъ кулакъ — и того на лѣвую ногу обдѣлаетъ. Ерыга, прямо ерыга. «Зачѣмъ, говоритъ, тебѣ деньги? Ты, говоритъ, у земскаго судиться какъ-нибудь будешь, а я тебя и защищу. Возьмешь меня въ защитники — мы и сквитаемся».

— Ахъ, такъ онъ адвокатъ? — воскликнулъ Укромновъ.

— Кляузникъ, — отвѣчалъ Калистратъ. — И по кляузамъ выше его нѣтъ. Пронюхаетъ, что гдѣ-нибудь крестьяне съ помѣщикомъ не въ ладахъ изъ-за выгона, что-ли, или, изъ-за чего другого — сейчасъ къ нимъ на сходъ… «Давайте судиться съ бариномъ, а я буду защитникъ вашъ». Ну, и облапошить. Деньги возьметъ, начнетъ тянуть, на себя будетъ заставлять мужиковъ работать, ничего не сдѣлаетъ и ихъ-же продастъ барину. Палисадовскіе мужики какъ на него теперь плачутся! Клюквинскіе то-же самое.

Калистрать вздохнулъ. Папироска давно уже была докурена. Онъ хлопнулъ себя по бедрамъ и произнесъ:

— Ну, гуляй дѣвушка гуляй, да дѣла своего не забывай. Надо ловить. Самый настоящій теперь часъ для рыбы. Пойдемъ къ вербѣ, Уварка. Теперича туда подъ берегъ новая рыба спать пришла, — сказалъ онъ парню и потащилъ за собой бредень.

Сзади послѣдовалъ Уварка, перетаскивая свою и Калистрата одежду и сапоги, а за Уваркой шествовалъ баринъ Константинъ Укромновъ съ ведромъ.

— А что этотъ Плюшкевичъ семейный человѣкъ? — опрашивалъ Калистрата Укромновъ.

— Вдовый. И одна только дочка вѣковуха при немъ, — отвѣчалъ старикъ. — Такая-же ягода, какъ и онъ самъ. Прямо будемъ говорить: вѣдьма.

— Что это значитъ — вѣковуха?

— А ужъ изъ такого сорта дѣвица, что надо ей отдумать, чтобъ замужъ выходить. Такіе года ей вышли. Вся въ родителя. Ищетъ, чтобы какъ-нибудь сдьяволить, прости, Господи, мое прегрѣшеніе.

— Ага! Самъ упомянулъ неумытое слово… — замѣтилъ ему Уварка.

— Да коли про этого человѣка говоришь, то невольно согрѣшишь. А только ты меня… старика, не учи. Молодъ еще… Я на ловлѣ никогда худого слова не скажу. А теперь мы пока еще не ловимъ, а только по берегу закидывать бредень идемъ, — отвѣчалъ Калистратъ и продолжалъ:- Вѣдьма-съ… форменная вѣдьма. Изсохла вся отъ злости. Какъ щепка тощая. Цѣлый день шипитъ, какъ змѣя. Вотъ теперича ягоды пошли… земляника… Усадьба у нихъ ничѣмъ не огорожена… Канавка только, а по канавкѣ ивнякъ засѣлъ. А на откосѣ канавки ягоды, земляника… простая полевая земляника… Ну, ребятишки идутъ мимо, и лестно имъ ягодъ поообрать. Присядутъ на канавкѣ и давай собирать. А она ужъ тутъ какъ тутъ. Выскочить на балконъ и кричитъ сверху: «Не смѣть наши ягоды собирать! Не смѣть траву топтать! А то сейчасъ изловлю и въ чуланъ запру». А какая трава по канавѣ? И названія не стоитъ, что трава.

— Она-то у Плюшкевича и хозяйничаетъ? — поинтересовался Укромновъ.

— Да какое у него хозяйство! У него никакого хозяйства нѣтъ. Ни коровы, ни овцы. Куръ не держитъ изъ-за того, чтобы не кормить. «У бабы, говоритъ, на деревнѣ купить дешевле». Молоко для себя у бабы за покосъ выговорилъ. Собаки не держитъ, кошки не заводитъ изъ-за того, чтобы, не кормить — вотъ какая жадность у человѣка. А вѣдьма его еще жаднѣе.

— А должно быть ужъ ты попадалъ къ нему въ хорошій передѣлъ, коли такъ про него разсказываетъ! — замѣтилъ баринъ.

— А вы думаете, я вру про него? Истинную, сударь, правду. Дѣйствительно, хотѣлъ онъ меня засудить за рыбу, два раза хотѣлъ, да не удалось, — отвѣчалъ Калистратъ. — Однако, къ земскому пришлось прогуляться два раза, а земскій отъ насъ двадцать верстъ. Да съ вечера идти нужно было, а тамъ заночевать на постояломъ. Расходы…. Да что! Кляузникъ. Ну, заходи, Уварка, въ воду, заноси бредень. Господи благослови! — сказалъ Калистратъ парню.