Николай Лейкин: Время - деньги

Пятый часъ. Время къ вечеру. Смеркается. Кой-гдѣ зажигаютъ фонари. По Литейной, по троттуару бѣжитъ молоденькая дѣвушка, съ кордонкой въ рукахъ. Она въ синемъ суконномъ казакѣ и въ вязанномъ шерстяномъ платкѣ на головѣ, за ней гонится черноусый мужчина въ шинели и въ цилиндрѣ. Онъ то отстаетъ, то равняется съ ней, умильно скашиваетъ глаза и говоритъ:

— Послушайте, милая птичка, гдѣ-же вы живете?

— Не доходя прошедшаго, наканунѣ Казанскаго моста, во вчерашнемъ домѣ, - лукаво отвѣчаетъ дѣвушка и продолжаетъ бѣжать.

— Могу я наконецъ вамъ предложить чашку шеколада?

— Я, кромѣ огуречнаго разсолу, ничего не пью.

Дѣвушка добѣгаетъ да воротъ большаго каменнаго дома и говоритъ: «прощайте».

— Скоро вы выйдете? Могу я васъ дождаться? — спрашиваетъ кавалеръ.

— Ждите.

— Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ?…

— А вы вотъ смотрите во второй этажъ. Коли я махну изъ окна платкомъ, значитъ ждите. Прощайте!

Усатый кавалеръ посылаетъ дѣвушкѣ летучій поцѣлуи. Она скрывается подъ ворота.

— Не видать что-то… Должно быть, надула, шельма! — бормочетъ про себя усатый кавалеръ, стоя на противоположномъ троттуарѣ и пристально смотритъ въ окна втораго этажа.

Около него останавливаются новый тулупъ и гвардейскій солдатъ съ узелкомъ подъ мышкой и тоже смотрятъ.

— Послушайте, господинъ, вы чего это изволите глядѣть? — робко спрашиваетъ тулупъ.

— Ахъ, ты, Господи, вотъ наказаніе-то? — вскрикиваетъ усачъ. Чорта смотрю. Свинячье рыло вонъ въ окнѣ показывается, — съ сердцемъ отвѣчаетъ онъ.

— Бываетъ… — многозначительно произноситъ солдатъ и еще пристальнѣе смотритъ въ окна. У насъ, въ деревнѣ, на колокольнѣ три дня козелъ показывался, а войдутъ, и никого нѣтъ.

— Чего это смотрятъ, землячокъ? — спрашиваетъ у тулупа проходящая женщина съ судками въ рукахъ, изъ которыхъ валитъ паръ.

— Да вонъ въ окнѣ мелькаетъ что-то… нехотя говоритъ тулупъ.

— Мелькаетъ… Такъ чего-жъ вы стоите? Добѣжать-бы да въ колокольчикъ позвониться. Долго-ли до грѣха? Можетъ, пообѣдали да спать легли, такъ и не знаютъ. Съ огнемъ плохая шутка. И не выбѣжишь. Я бы и сама… да у меня господа обѣда ждутъ… трещитъ она.

Толпа, между тѣмъ, увеличивается. Тутъ: и купецъ въ лисьей шубѣ, мальчишка изъ лавки съ корзинкой на головѣ, надѣтой на подобіе кибитки, мастеровой парнишка въ тиковомъ халатѣ и съ утюгомъ въ рукѣ, извозчикъ и какая-то баба съ корзинкой за плечами. Все это смотритъ въ окно.

— Оно спервоначалу завсегда такъ: тихо, тихо, а потомъ огненнымъ языкомъ и выкинетъ, — разсуждаетъ купецъ.

— То-же вотъ когда кирка горѣла… слышится гдѣ-то.

— Кирка что? А ты Апраксинскій пожаръ помнишь? Тогда въ одинъ мигъ и вдругъ занялось!

— Опять мелькнуло! — вскрикиваетъ мальчишка.

— Кавалеръ, чѣмъ такъ-то стоять, добѣжалъ-бы до городоваго, да сказалъ ему… наставительнымъ тономъ произноситъ купецъ. Ныньче вѣдь новое положеніе. Кто первый о пожарѣ увѣдомитъ, — сейчасъ ему три рубля въ зубы.

Между тѣмъ, со всѣхъ сторонъ слышатся слѣдующія восклицанія:

— Занимается. Вонъ кто-то ужь платкомъ махнулъ. Ахъ-ты, Господи! Въ стекла камнемъ пустить, что ли? Поищи, паренекъ, камешка-то!…

Къ толпѣ съ другой стороны улицы переходитъ городовой.

— Это чортъ знаетъ что! Тутъ въ бѣду попадешь! — говоритъ усатый господинъ и поспѣшно отходитъ отъ толпы.

Подошедшій городовой начинаетъ разбирать дѣло.

1874