Николай Лейкин: Наши за границей

Но поѣздъ уже тронулся и быстро ускорялъ свой ходъ. На крикъ никто не обратилъ вниманія.

— Что-же это такое? Какъ намъ быть безъ подушекъ и безъ саквояжей! Въ саквояжѣ у меня булки, сыръ и икра. Ни прилечь, ни поужинать будетъ нечѣмъ. Вѣдь этихъ двухъ котлетъ, что мы со станціи захватили, для насъ мало. Да и какія это котлеты!… Это даже и не котлеты… Онѣ до того малы, что ихъ двѣ на ладонь уложишь, — вопіяла Глафира Семеновна.

— Не кричи, не кричи… На слѣдующей станціи пересядемъ въ свой вагонъ, — уговаривалъ ее Николай Ивановичъ. — Отыщемъ и пересядемъ.

— Какъ тутъ пересѣсть! Какъ тутъ вагонъ отыскивать, ежели поѣздъ больше двухъ минутъ и на станціи не стоитъ! Только выскочишь, а поѣздъ ужъ и опять въ путь… Къ тому-же, теперь вечеръ, а не день. Гдѣ тутъ отыскивать?

Какой-то нѣмецъ въ войлочной шапкѣ, сидѣвшій съ ними въ купэ, видя ихъ безпокойство, спросилъ ихъ что-то по-нѣмецки, но они не поняли и только вытаращили глаза. Нѣмецъ повторилъ вопросъ и прибавилъ слово «Гамбургъ».

— Постой… Мы даже, кажется, не въ тотъ поѣздъ сѣли. Нѣмецъ что-то про Гамбургъ толкуетъ, — испуганно проговорила Глафира Семеновна, обращаясь въ мужу.

— Да что ты… Вотъ уха-то! Спроси-же его, куда мы ѣдемъ. Вѣдь можешь-же ты хоть про это-то спросить?! Вѣдь ты все-таки чему-же нибудь училась въ пансіонѣ.

Испугъ придалъ Глафирѣ Семеновнѣ энергіи. Она подумала, сложила кой-какъ въ умѣ нѣмецкую фразу и задала вопросъ нѣмцу:

— Инъ Берлинъ виръ фаренъ? Берлинъ этотъ вагонъ?

— Nein, Madame, wir fahren nach Gamburg.

— Какъ нахъ Гамбургъ? А Берлинъ?

Нѣмецъ отрицательно покачалъ головой и опять что-то пробормоталъ по-нѣмецки.

— Да-конечно-же, не въ томъ поѣздѣ ѣдемъ, — чуть не сквозь слезы сказала Глафира Семеновна.

Николай Ивановичъ досадливо почесалъ затылокъ.

— Ну, переплетъ! Бѣда безъ языка!.. — вырвалось у Николая Ивановича.

— Въ Гамбургъ, въ Гамбургъ ѣдемъ… въ Гамбургъ, — твердила Глафира Семеновва.

— Да спроси ты у нѣмца-то поосновательнѣе. Можетъ быть, поѣздъ-то гамбургскій, а Берлинъ по дорогѣ будетъ.

— Какъ я спрошу, ежели я не умѣю! Спрашивай самъ.

— Чему-же ты училась въ пансіонѣ!

— А ты чему учился у своихъ нѣмцевъ-колонистовъ и чухонцевъ?

— Я учился въ лавкѣ, продавая парусину, желѣзо и веревки. За меня въ пансіонъ разнымъ мадамамъ денегъ не платили. Я счетъ по-нѣмецки знаю, хмельныя слова знаю.

— Ты хмельныя, а я комнатныя. Про поѣзда насъ ничего не учили.

Супруги уже начали ссориться, размахивая руками, но, наконецъ, Николай Ивановичъ плюнулъ, оттолкнулъ отъ себя жену, подсѣлъ съ нѣмцу и показалъ ему свои проѣздные билеты. Нѣмецъ посмотрѣлъ ихъ и опять отрицательно покачалъ головой.

— Nein. Das ist hicht was. Die guhrfarten find nach Berlin, aber wir fahren nach Gamburg.

— Да Берлинъ-то будетъ по дорогѣ, или нѣтъ? Вотъ что я васъ спрашиваю! — раздраженно крикнулъ Николай Ивановичъ. — Ну, можетъ быть такъ, что сначала Берлинъ, а нахеръ Гамбургъ или сначала Гамбургъ, а нахеръ Берлинъ. Нихтъ ферштейнъ?

— ?a, jа… ich verstehe… Berlin ist dort und Gamburg ist dort. Von Dirsghau sind zwei Zweigen.

Нѣмецъ показалъ жестами въ двѣ противоположныя стороны.

— Здравствуйте! Даже не въ ту сторону и ѣдемъ-то! — отскочилъ отъ нѣмца Николай Ивановичъ, понявъ, что по дорогѣ не будетъ Берлина, и набросился на жену:- А все ты съ своими поправленіями въ женской уборной. Все это черезъ тебя мы перепутались… «Мнѣ нужно поправиться! Мнѣ нужно поправиться!» Вотъ и поправилась. Въ Гаибургъ вмѣсто Берлина ѣдемъ. На кой шутъ, спрашивается, намъ этотъ Гамбургъ, ежели мы черезъ Берлинъ въ Парижъ ѣдемъ? Нѣмецъ показываетъ, что Берлинъ-то вонъ тамъ, а насъ эво куда относитъ.

— Не могу-же я не сходить въ дамскую уборную, ежели я шесть-семь часовъ не выходя изъ вагона сидѣла, — оправдывалась жена.

— А не можешь, такъ не ѣзди заграницу. Нѣмки-же могутъ. Отчего-же онѣ могутъ? Или у нихъ натура другая.

— Конечно-же, должно быть, другая. Онѣ къ здѣшнимъ порядкамъ привычны, а я не привычна.

— И ты заграницу выѣхала, такъ должна привыкать. А то извольте видѣть: надо въ буфетъ ѣсть идти, а она: «я въ дамскую уборную». Черезъ тебя и ѣду прозѣвали. Нешто можетъ быть человѣкъ сытъ, съѣвши вотъ по эдакой котлеткѣ, ежели онъ съ утра не ѣлъ! Вѣдь, можетъ быть, до самаго Гамбурга другого куска въ горло не попадетъ, кромѣ этой котлетины. А гдѣ этотъ самый Гамбургъ? Чортъ его знаетъ, гдѣ онъ! Можетъ быть, на краю свѣта.

Глафира Семеновна сидѣла, держа въ рукѣ котлеты, завернутыя въ носовой платокъ, и плакала.