Николай Лейкин: Наши за границей

— Разбери, что это за деньги! — бормоталъ онъ. — Однѣ будто-бы полтинники, а другія, которыя побольше, такъ тоже до нашего рубля не хватаютъ! Потомъ мелочь… На однѣхъ монетахъ помѣчено, что десять, на другихъ стоитъ цифирь пятьдесятъ, а обѣ монетки одной величины.

— Да дай ему вотъ въ родѣ полтины-то! — сказала Глафира Семеновна.

— Сшутила! Давать по полтинѣ, такъ тоже раздаешься. Эдакъ и требухи не хватитъ.

— Ну, дай маленькихъ монетъ штучки три.

— Въ томъ-то и дѣло, что онѣ разныя. Однѣ въ десять, другія въ пятьдесятъ, а величина одна. Да и чего тутъ десять, чего пятьдесятъ? Бѣда съ чужими деньгами!

Онъ взялъ три монетки по десяти пфенниговъ и подалъ носильщику. Тотъ скривилъ лицо и подбросилъ монетки на ладони.

— Неужто мало? Вѣдь я три гривенника даю, — воскликнулъ Николай Ивановичъ и далъ еще десять пфенниговъ.

Носильщикъ плюнулъ, отвернулся и, не приподнявъ шапки, отошелъ отъ вагона.

— Вотъ такъ нѣмецкая морда! Сорокъ ихнихъ копѣекъ даю, а онъ и этимъ недоволенъ. Да у насъ-то за сорокъ копѣекъ носильщики въ поясъ кланяются! — продолжалъ Николай Ивановичъ, обращаясь къ женѣ.

— А почемъ ты знаешь, можетъ быть, ихнія копѣйки-то меньше? — сказала та и прибавила:- Ну, да что объ этомъ толковать! Хорошо, что ужъ въ вагоны-то усѣлись. Только, въ тѣ-ли мы вагоны сѣли? Не уѣхать-бы куда въ другое мѣсто, вмѣсто Берлина-то?

— Песъ ихъ знаетъ! Каждому встрѣчному и поперечному только и твердилъ, что Берлинъ, Берлинъ и Берлинъ. Всѣ тыкали перстами въ этотъ вагонъ.

Николай Ивановичъ высунулся изъ окна вагона и крикнулъ:

— Эй! херъ кондукторъ! Берлинъ здѣсь?

— О, jai mein Herr, Berlin.

— Слышишь? Около русской границы и то по-нѣмецки. Хоть-бы одна каналья сказала какое-нибудь слово по-русски, кромѣ жида-мѣнялы.

— Ну, вотъ съ жидами и будемъ разговаривать. Вѣдь ужъ жиды навѣрное вездѣ есть.

— Да неужто ты, Глашенька, окромя комнатныхъ словъ, никакого разговора не знаешь?

— Про ѣду знаю.

— Ну, слава Богу, хоть про ѣду-то. По крайней мѣрѣ, голодомъ не насидимся. Ты про ѣду, я про хмельное и всякое питейное. Ты, по крайней мѣрѣ, поняла-ли, что нѣмецъ въ таможнѣ при допросѣ-то спрашивалъ?

— Да онъ только про чай да про табакъ съ папиросами и спрашивалъ. Te, табакъ, папиросъ…

— Ну, это-то и я понялъ. А онъ еще что-то спрашивалъ.

— Ничего не спрашивалъ. Спрашивалъ про чай и про папиросы, а я молчу и вся дрожу, — продолжала жена. — Думаю, ну какъ полѣзетъ въ платьѣ щупать.

— А гдѣ у тебя чай съ папиросами?

— Въ турнюрѣ. Два фунта чаю и пятьсотъ штукъ папиросъ для тебя.

— Вотъ за это спасибо. Теперь, по крайности, мы и съ чаемъ, и съ папиросами. А то Федоръ Кирилычъ вернулся изъ-за границы, такъ сказывалъ что папиросы ихнія на манеръ какъ-бы изъ капустнаго листа, а чай такъ брандахлыстъ какой-то. Вотъ пиво здѣсь — уму помраченье. Я сейчасъ пару кружекъ опрокинулъ — прелесть. Бутерброды съ колбасой тоже должны быть хороши. Страна колбасная.

— Колбасная-то колбасная, да кто ихъ знаетъ, изъ чего они свои колбасы дѣлаютъ. Можетъ быть, изъ кошекъ да изъ собакъ. Нѣтъ, я ихъ бутербродовъ ѣсть не стану. Я своихъ булокъ захватила и у меня сыръ есть, икра.

— Нельзя-же, душечка, совсѣмъ не ѣсть.

— Колбасу? Ни за что на свѣтѣ! Да и вообще не стану ѣсть ничего, кромѣ котлеты или бифштекса. У нихъ, говорятъ, супъ изъ рыбьей чешуи, изъ яичной скорлупы и изъ сельдяныхъ головъ варится.

— Ну?!..

— Я отъ многихъ слышала. Даже въ газетахъ читала. А нашъ жилецъ-нѣмецъ настройщикъ, что въ папенькиномъ домѣ живетъ… Образованный нѣмецъ, а что онъ ѣстъ вмѣсто супа? Разболтаетъ въ пивѣ корки чернаго хлѣба, положитъ туда яйцо, сваритъ, вотъ и супъ. Намъ ихняя кухарка разсказывала. «Они, говоритъ, за обѣ щеки ѣдятъ, а мнѣ въ глотку не идетъ. Я, говоритъ, кофейными переварками съ ситникомъ въ тѣ дни питаюсь». Я и рыбу у нихъ въ Нѣметчинѣ ѣсть не буду.

— Рыбу-то отчего? Вѣдь ужъ рыба все рыба.

— Боюсь, какъ-бы вмѣсто рыбы змѣи не подали. Они и змѣй ѣдятъ, и лягушекъ.

— Это французы.

— И французы, и нѣмцы. Нѣмцы еще хуже. Я сама видѣла, какъ настройщицкая нѣмка въ корзинкѣ угря на обѣдъ съ рынка тащила.

— Такъ угря-же, а не змѣю.

— Та-же змѣя, только водяная. Нѣтъ, я у нихъ ни рыбы, ни колбасы, ни супу — ни за что на свѣтѣ… Бифштексъ, котлета, булки. Пироги буду ѣсть, и то только съ капустой. Яйца буду ѣсть. Тутъ ужъ, по крайней мѣрѣ, видишь, что ѣшь настоящее.

— У нихъ и яйца поддѣльныя есть.

— Да что ты! Какъ-же это такъ яйца поддѣлать?