— Ахъ, халды! Смотри, что онѣ себѣ позволяютъ, эти самыя прислужающія! Вонъ та блондинка съ бѣлыми цвѣтами на груди даже мужскую шляпу себѣ на голову надѣла, — указывала она мужу. — Гляди, гляди, бакенбарды мужчинѣ расправляетъ. Нѣтъ, ужъ это изъ рукъ вонъ! И какъ только это мужчины имъ позволяютъ.
— Холостой народъ. Холостые люди это любятъ… — отвѣчалъ Николай Ивановичъ, косясь на женщинъ.
— Поди ты! Здѣсь, я думаю, на половину женатыхъ.
Супругамъ, однако, прислуживалъ кельнеръ во фракѣ, котораго имъ рекомендовалъ еврейчикъ за понимающаго по-русски.
— Вотъ что, голубчикъ, нельзя-ли намъ что-нибудь а ля рюссъ, по-аппетитнѣе, — сказалъ ему Николай Ивановичъ по-русски. — Понимаешь, что-нибудь повкуснѣе.
— Да, господине, — отвѣчалъ кельнеръ, подвигая ему карту, и оказалось, что кромѣ этихъ двухъ словъ да счета, кельнеръ ничего не знаетъ по-русски
Николай Ивановичъ тотчасъ-же отпихнулъ отъ себя карту.
— Да что ты мнѣ карту-то суешь! Карта нѣмецкая, надо ее читать, и все равно не поймешь, а ты дай намъ четыре порціи чего-нибудь хорошенькаго. Двѣ для мадамъ и двѣ для меня. Первое рыбки, второе мясо. Понялъ?
— Міасо? Да, господине…
— Фишъ и флейшъ, но нихъ кальтъ, — прибавила Глафира Семеновна, тотчасъ-же усумнившаяся въ знаніи кельнеромъ русскаго языка.
Кельнеръ оживился и побѣжалъ исполнять требуемое.
Была подана осетрина, запеченная какъ-то въ молокѣ и яйцахъ съ картофелемъ, былъ поданъ винершницель изъ телятины съ гарниромъ. Порціи были огромныя, приготовлено было вкусно, и супруги остались совсѣмъ довольны.
— Вотъ это я понимаю, вотъ это ѣда и порціи не какъ въ Парижѣ, не на воробьиный аппетитъ, а на человѣчій, — говорилъ Николай Ивановичъ, запивая ужинъ прекраснымъ вѣнскимъ пивомъ. — Ты, Глаша, мороженаго не хочешь-ли?
— Да пожалуй, съѣла-бы…
— Вотъ и отлично. Кушай, кушай… Откармливайся послѣ Парижа-то. Потребуй себѣ грушу съ виноградомъ. Здѣсь не съѣшь, такъ дома, ложась спать, скушаешь.
Глафира Семеновна съѣла и мороженаго, и грушу, и винограду, а вторую грушу отложила, чтобы взять домой про запасъ.
— Главное, что хорошо, такъ это то, что видишь, что ѣшь. Осетрина — ѣда знакомая, — говорила она. — И вѣдь не угораздило его подать къ осетринѣ улитокъ какихъ-нибудь, а подалъ осетрину съ картофелемъ.
— Довольна, стало быть?
— Очень довольна, хоть и жидовскій городъ. И пиво какое прекрасное…
— Ну, вотъ и отлично. Вѣну видѣли, всѣмъ можемъ разсказать, что были въ Вѣнѣ; стало быть, завтра, ежели хочешь, то можемъ отправиться и въ русскія палестины.
— Завтра, завтра. О домѣ я ужъ и такъ стосковалась.
— Да и меня сильно тянетъ. Ну ее, эту заграницу! Какъ пріѣду домой, сейчасъ первымъ дѣломъ въ баню! Шутка-ли, сколько времени не былъ.
Расплатившись за ужинъ и давъ щедро кельнеру на чай, супруги вышли изъ ресторана. Еврейчикъ ждалъ ихъ на подъѣздѣ около экипажа.
— А! явленное чудо! Все еще здѣсь! — воскликнулъ Николай Ивановичъ при видѣ еврейчика, но на этотъ разъ уже безъ неудовольствія, и даже потрепалъ еврейчика по плечу.
Еврейчикъ радостно улыбнулся и сталъ подсаживать супруговъ въ экипажъ.
— Nach Hause? — спросилъ онъ, вскакивая на козлы.
— Да, да… Домой. Въ готель, — отвѣчала Глафира Семеновна.
Домой еврейчикъ везъ ихъ ужъ по другимъ улицамъ и продолжалъ называть тѣ мѣста и зданія, мимо которыхъ они проѣзжали.
Но вотъ и гостинница.
— Комбьянъ? — спросилъ Николай Ивановичъ, выходя изъ экипажа, и хотѣлъ разсчитаться съ извозчикомъ, но еврейчикъ опять не далъ ему этого сдѣлать.
— Nachher, nachher… Après… — заговорилъ онъ и повелъ супруговъ по лѣстницѣ гостинницы, привелъ ихъ къ самой ихъ комнатѣ, отворилъ даже дверь комнаты ключемъ, раскланялся, пожелалъ супругамъ покойной ночи и мгновенно исчезъ.
На другой день поутру, когда супруги пили кофе и чай, хотя и безъ самовара, но съ достаточнымъ количествомъ запаснаго кипятку въ мельхіоровыхъ кувшинахъ съ крышками, въ комнату ихъ постучался еврейчикъ. Онъ вошелъ, раскланялся и заговорилъ по-нѣмецки:
— Не будетъ-ли какихъ порученій отъ господина и мадамъ? Театральные билеты, модные товары, сигары, вино…
И тутъ онъ мгновенно вытащилъ изъ кармана афиши, адреса магазиновъ и ловко разложилъ все это передъ супругами на столѣ, продолжая бормотать и мѣшая нѣмецкую рѣчь съ французскою и польскою.
— Ничего, братъ, не надо, ничего… Все кончено… — замахалъ руками Николай Ивановичъ. — Сегодня ѣдемъ въ Петербургъ. Подай счетъ, и чтобъ съ тобой больше не знаться.
Читать дальше