Дмитрий Мамин-Сибиряк: В последний раз

Утром на другой день Гаврила Семеныч поднялся рано, как всегда, наскоро напился чаю и ушел с гостем на базар. Последнее опять обеспокоило Маремьяну Власьевну.

А весеннее утро было отличное. Стояли последние числа апреля, и снег везде стаял. Начали распускаться вербы и березы. По низинам около воды высыпала первая зелень. Улицы в Миясском заводе в буквальном смысле тонули в грязи, и возы с кладью приходилось иногда добывать из нее бастрыгами и прочим дрекольем.

— Время-то какое… а? — повторял Катаев, любовно глядя на далекую линию гор. — Вода тронулась… Самое время теперь работать на промыслах. Огнем горит работа…

— Это уж что говорить, — соглашался Поршиез. — Вся сила в воде… Так, говоришь, обыскали башкиришки золото на Белой?

— Богатое золото, сказывают… В самой верхотине реки, где она выпадает под Чи-Ташем.

— Случалось, бывал. Это за Теребинском будет… Ох, и народец только там живет, первые воры на всю округу!

— Ну, и по другим местам тоже рта не разевай, Гаврила Семеныч! Известно, промыслы…

— Да, случается… Я еще на Кумышаке бывал, Егор Спиридоныч.

— Ну-у?..

Катаев даже остановился. Даже в летописях Южного Урала, где добыто много золота, прииск Кумышак являлся чем-то сказочным.

— Да, был… В горе башкиришки обыскали вот какую жилу! Прямо наверх вышла. Ну, только башкиришкам от нее ничего не досталось, потому как дача-то приграничена к Балбуку, значит, Базилевскому. Работы поставили кое-как, — смешно было смотреть… Кварц-то был облеплен золотом, точно пчелами. Его толкли прямо в чугунных ступах, и не золото толкли из кварца, а кварц из золота.

— Пудов с десять золота добыли, сказывают?

— Около того… А как поставили настоящие работы, — шахту ударили, бегуны устроили и прочее, — жила сразу изубожилась.

— Расщепилась?

— Да… Много тут денег даром было потом-то заколочено, да толку не вышло.

— Это уж всегда так бывает, ежели в жиле видимое золото. Выбрали гнездо — и прощай! В настоящей крепкой жиле крупинки не увидишь золота…

На базаре Катаев обошел все лавки, где можно было купить разную приисковую снасть: ломы, лопаты, кайлы, веревки и т. д. Он приценялся к товару, и видно было, что человек знает свое дело до точности. Поршнев указал ему, где можно заказать тачки, приисковые таратайки, вашгердты, насосы. В общем всего на прикидку выходило рублей на шестьсот с хвостиком, да еще надо было прикинуть провоз.

— Ну, провоз-то пустое, — заметил Катаев. — Все равно придется купить штук пять своих лошаденок, три — четыре телеги, — сами свезем.

Прикинув все в уме, Поршнев сообразил, что дело по расчету подходит к тысяче рубликов. «Ох, круглая денежка!..» Про себя он даже пожалел Катаева. Как раз мужик в петлю головой залезет, а что будет — еще неизвестно. Но ему нравилась обстоятельность гостя и какое-то особенное, деловое спокойствие. Вот таким людям и золото в руки… В душе Гаврилы Семеныча заныло что-то забытое, старое, обидное. Он припомнил свои личные неудачи и последовательный ряд разорений. Конечно, глуп был, не понимал настоящего дела, да и добрые люди помогли.

Домой с базара они вернулись только к обеду. Гость остался еще на день, чтобы выехать завтра пораньше утром. За обедом опять шли разговоры о золоте и промысловом деле.

— Да будет вам! — ворчала Маремьяна Власьевна. — Слушать-то тошнехонько…

— А ты и не слушай! — резко оборвал ее Гаврила Семеныч, начинавший сердиться на жену. — Ведь никто не неволит. У нас свои разговоры, и не вашего бабьего ума это дело.

Маремьяна Власьевна обиделась и замолчала. Но Гаврила Семеныч разошелся и, стукнув кулаком по столу, проговорил:

— И те дураки, кто вашего брата, баб, слушает!.. Да… А я вот возьму да вместе с Егором Спиридонычем и махну на Белую. Ей-богу, уеду!.. Что я тут сижу дома, как чирей?! С постоялым-то и без меня управишься; а я, даст бог…

— Гаврила Семеныч, голубчик, не снимай головы! — завопила Маремьяна Власьевна, бросаясь в ноги мужу. — Прости глупую бабу на скором бабьем слове!..

— Ладно, отвяжись!.. Довольно уж мне тебя слушать-то. Досыта наслушался… Добрые люди дело делают, а я сижу да свою бабу слушаю! А вот поеду — и конец тому делу!

Из кухни, где обедали, дверь со стеклянным окошечком вела в лавку, чтобы на всякий случай видно было, что там делается. Когда в этом окошечке показалось испуганное лицо Души, Гаврила Семеныч окончательно рассвирепел и, оттолкнув валявшуюся у его ног жену, набросился на дочь: