Виктор Ревунов - Холмы России

Никита поставил ковш на лавку.

- Мнтрию твоему пить нельзя было.

- Хоть кому, толку-то мало.

- Кому и ничего бывает,- сказал Никита и вдруг, оскалясь, крепко схватил за бока Феню и сразу отнял руки, попятился, заметив, как она взяла ковш.

- Иди, дядя Никита, а то как звездану, что и государства не хватит,так ты полетишь отсюда!

Никита рассмеялся. Зубы как из кафеля, литые.

- Звездани. Да только направление дай куда-нибудь в теплые края. Лимонов тебе оттуда привезу. Будем вместе чай пить и на сеновале прохлаждаться. Или звездани уж куда-нибудь к самородным россыпям. Шапку золота привезу-да в Москву отсюда. Одену, обую, в театр будешь ходить и курятину каждый день есть, вином запивать. А то без направления звезданешь еще в Ледовитый океан. Придется у какого-нибудь медведя белого медведицу отбивать, секретно говоря, для обогрева. Так что убери этот свой ковш от греха подальше и на конюшню давай. Буланчика возьмешь себе на двор. Чтоб накормлен, напоен был,-приказал Никита.-А то, момент, подкосится среди дороги.

Феня вывела коня из конюший. Села верхом и по тропке среди ольховых кустов, с которых стрекала холодком роса по коленкам, спустилась к Угре, где уже звенело в пригретой траве.

На самой середине реки плавится солнце, сверкуче жгут воду огненные стрелы.

"Как счастье, что всем кажется, а не возьмешь",- подумала Феня, глядя на солнце в реке.

Конь напился, постоял в воде, от которой проскальзывала по телу дрожь. Буланчик заржал от радости, вспомнив далекую волю с материнским теплом: так вот похоже ласкает эта вода в ярких зеленых пятнах от отражавшихся в ней кустов. Но еще радостнее Буланчику от рук Фени: она погладила его жесткую гриву.

Давно не баловали его так. Вздохнул и, боясь, что сейчас на него крикнут, как кричали всегда, стал выбираться из воды,- круто, рывком вымахнул на берег.

Прискакала на коне Катя.

- Вечером в Павлиново едем!-осаживая коня, крикнула она и спрыгнула на землю, босая, в цветастой юбке и в майке с короткими рукавчиками.

- Ты рада? - спросила Феня, любуясь ее радостью, как словно бы видела перед собой ребенка.

- Я люблю ездить.

Катя искупала коня. Потом привязала его за повод к кусту, где трава была посочней и погуще, со сладким луговым горошком. Сама решила искупаться.

Разделась за кустом и, прижимая к груди руки, вошла в воду. Коса топорщилась озорной метелкой в изгибе сшшы, где плавно размыкались бедра, еще тонкие, стройные и гибкие, будто стянутые тетивой.

Катя подхватила косу, увязала ее под косынку, и все тело словно бы посветлело-обнажилась высоко шея с ложбинкой, из которой ржисто расколашивались волосы.

Окунулась и поплыла к середине реки, где плавилось солнце.

Феня хотела уже уехать, но задержалась: интересно было, как доплывет Катюшка до солнца.

Доплыла она, тронула зиявший из воды жар, и сразу огонь рассыпался, и вот снова сомкнулся. Качается жар у самого лица, слепит вспышками.

- Окунись в него! - с улыбкой просит Феня. Сама окунулась бы в это солнечное, загаданное ею счастье, да какое это счастье на текучей воде. Вот уж загадала!

А Катя окунулась в солнце, заплескалась. Сверкают брызги по смеющемуся лицу.

- Как хорошо-то! Плыви сюда!-зовет она Феню.

Феня тронула коня. Вынеслась на бугор.

Увидели с молотилки рябиновую косынку ее.

- Чего-то Фенька на коню сегодня красуется?

- А чего ей, дети, что ли, малые плачут?

- Зато муженек слезками умывается.

- Не пей! В лавке, как в своей, вольничал.

- В своей бы так не вольничал.

Старший из мужчин - стоял он на помосте перед грохочущим зевлом молотилки, куда подавал снопы,- сказал весело:

- Теперь своя только баба осталась. Да и та равноправная и сознательная, даже ночью газеты читает. Агитировать ее надо, чтоб спать ложилась.

Смех на молотилке. Грохочет барабан, перемалывая снопы. Течет душистое, восковистое, как соты, зерно из желобка.

- Она и агитацию твою не слушает,- продолжал старший.- А все читает.

- А как же быть? - сразу подхватил мужичонка, вилами отгребавший от молотилки солому.

- Недельку-другую ты ее не обнимай, сама агитировать начнет.

Еще пуще хохот. Даже на хуторе слышно... Не знает Феня, что так смеются на молотилке, но весело и ей от этого смеха с задористо прорвавшимся вдруг женским голосом:

- Дайте днем бабе газетку-то почитать. А ночью милости просим на подушечку, без агитации, хоть до петухов!..

Феня поставила коня во двор.

Родной для Буланчика двор: стоял тут когда-то с парой коней. Вот и ясли, где, бывало, лежало сено душистыми ворохами и тек овес из западка-оконца в стене сарая, откуда подавали корм.