Исаак Бабель - Воспоминания о Бабеле

Рассказывают, что <...> в кабинете (а кабинет у него словно дом, и когда входит человек, его не видно, причем надо 10 минут идти до него) у него на столе только книжка Макиавелли. У себя в кабинете он отпускает шуточки, принимает журналистов и начинает излюбленную теорию о толпе и гении. Вся эта совокупность внешнего успеха создала в мелкой буржуазии характер какого-то психоза. У итальянцев, мелких лавочников, которые стоят на пороге своих лавчонок и ждут покупателей, которых нет, все построено на фикции. Они с некоторым недоумением спрашивают: неужели все это правда происходит? Ему (народу. - С. П.) ежедневно в газетах говорится, что он первая в мире нация, он не верит. 10-12 лет тому назад они действительно погибали. Слово "революция" Муссолини совершенно необходимо. Не нужно никакой статистики о том, что население приведено к такому состоянию, что уже дальше идти некуда. Старые улицы Неаполя кишат карликовым племенем, зобатым, тучным, низким. Теперь это все подчищено. Эти люди с удивлением смотрят на парады, причем все, что происходит, как-то убеждает их, что все в порядке.

<...> Я раз случайно разговорился с одним итальянским аристократом. Аристократия в Италии восстановлена против Муссолини, так как им был издан приказ, по которому большие земли остаются у владельца только в том случае, если он их сам обрабатывает. И вот такие люди уверены, что Муссолини своим способом, по секрету от всех, проводит "коммунистическую политику", так как единственное место, куда он ходит, это советское посольство. Первым из всех он завел департамент по советским делам. Он единственный из всех европейцев знает советские дела. И вот они верят, что без тех трудностей, через которые мы должны проходить, без резких толчков он гладко ведет страну к своеобразному коммунизму. Опровержений не нужно искать. Они на улицах. Итальянские улицы производят трагическое впечатление, 1/3 нации одета в формы. Маршируют все. Это все гремит в трубы, впереди всадники. Во всем этом участвует солнце.

Нынешнее поколение в Италии отдано на растерзание католицизму. В Неаполе у социал-демократа, человека безбожного, очень радикального, все дети находятся в монастырях, иезуитских школах, так как там обучение бесплатное.

Что такое иезуиты - это видно только в Риме. Это необыкновенно мощная и большой гибкости организация и до сих пор. Муссолини с большим искусством пользуется услугами католицизма. Достаточно пойти на фашистскую выставку в Риме. Не пойти туда невозможно потому, что итальянцы дают всем туристам, посетившим выставку, 70 процентов скидки на железнодорожный билет. Весь фашизм, все судороги его - все в этой выставке. <...>

И вот постепенно вы идете из одного зала в другой и начинаете задыхаться. Все надписи там истерически кратки. Кончаете вы залом, где совершенно темно. В этом зале звучит тихая музыка. Музыкальными голосами отвечают презенты. (У фашистов есть такой обычай, что если товарищ убит или вообще отсутствует, то за него отвечают презенты.) Для нас все это совершенно непостижимо, истерично".

В Париже, где Бабель уже жил ранее, его поразила тяжелая участь русской эмиграции.

"Положение наших русских эмигрантов ужасное. У этих людей в последние годы обнаружена трагедия отцов и детей. Мне рассказывали об эмигрантах, которые хорошо устроились. У них подросли дети, и теперь эти дети предъявляют счета отцу: почему мы здесь? Почему мы говорим по-русски? Были даже самоубийства на этой почве. Многие из подрастающего поколения русской эмиграции переезжают в Австралию и другие места. Это самое трагичное у русской эмиграции, не говоря уже о литературе.

Я высоко уважаю Бунина. Он приехал в Париж за деньгами и с великим трудом добыл тысячу франков (80 рублей). Но теперь ему лучше материально потому, что немецкие богатые евреи играют в бридж и дают ему процент с каждой ставки.

Ремизова ночью выбросили из квартиры, потому что он долго не платил квартирной платы. Он схватил рукописи, жена - вещи, и они ночью скитались по городу.

Появился новый писатель Сирин. Это сын Набокова. Когда его читаешь, то чувствуешь в его словах только мускулы и нервы, кожи нет. Он пишет ни о чем, действие происходит нигде. Он показателен для эмиграции. Это единственное литературное ощущение, которое я получил от эмигрантской литературы.

<...> Шаляпин кончает страшно. Это возмездие. Я был во Флоренции на его спектакле, и в первый раз во Флоренции не было сбора. Во Флоренции его антрепренером был случайно один человек из Одессы. Он рассказывал, как он, этот одессит, потерял деньги благодаря Шаляпину и как он его провожал на вокзал. Я познакомился с сыном Шаляпина, который рассказывает страшные вещи.