Александр Апраксин - Три плута

С газетным номером в руках вошел старик Лагорин в камеру молодого судебного следователя. На этот раз тот встретил его радостным возгласом:

— Вы чрезвычайно кстати. Я только что подписал постановление об освобождении вашего сына. Дело о нем прекращается. Вернее сказать, он будет фигурировать теперь на суде уже не в качестве обвиняемого, а как лицо пострадавшее.

Старик побледнел и пошатнулся.

— Вы убедились? — спросил он прерывающимся голосом и положил газету на стол.

Молодой юрист сделал отрицательное движение рукою и сказал:

— Нет, вы ошибаетесь, если полагаете, что арест этого мошенника играет какую-нибудь роль в полнейшем оправдании вашего сына. Согласитесь только с одним: я должен был отнестись с чрезвычайной осторожностью к вашим показаниям и представленным вами же двум свидетелям против Герасима Онуфриева. Моя обязанность была навести кое-какие справки, списаться с Киевом не только относительно вас, но и относительно Мустафетова. Я еще не имею права открывать вам некоторые подробности; сведения, добытые мною, относительно давнишней связи между Мустафетовым и Онуфриевым составляют тайну предварительного следствия и могут быть оглашены только на суде.

Но старик уже не слушал его. Он воспользовался паузой, чтобы скорее спросить:

— Мой сын, значит, свободен?

— Поезжайте скорее к нему, обнимите его и скажите, что я глубоко скорблю за то горе, которое он испытал. Но если он вникнет в ужасные подробности дела, то поймет, насколько все обстоятельства играли против него. Я прошу вас сказать ему еще, что я сочту за особую честь пожать его руку.

— Благодарю вас!

Описывать блаженные слезы стариков Лагориных и их сына нет надобности. Возвращение Анатолия Сергеевича в меблированный дом сопровождалось истинным триумфом: хозяин и конторщик бросились обнимать его, а слуги хватали на ходу его руки и целовали их.

Он сам пожелал выразить судебному следователю, насколько ему ясна истинная причина его заблуждения, и это свидание вышло чрезвычайно трогательным.

А на другое утро, когда Анатолий Сергеевич откланивался своему главному начальнику в департаменте, тот посмотрел на него добрым взором и сказал:

— Я сразу заявил вашему отцу, да так и написал в своем отзыве прокурору, что всегда считал вас за достойнейшего человека. Ваше несчастье заключается в неопытности. Молодые люди часто обжигают крылышки около особ, подобных вашей знакомой. В кругу этих женщин вам не место. Съездите в деревню, отдохните, подкрепите расшатанные нервы и возвращайтесь к нам служить по-прежнему. Мы все вам будем искренне рады.

Между тем старик Онуфриев, по требованию товарища прокурора, так и не был выпущен на свободу с момента задержания его в ресторане. Слишком опасно было бы предоставить ему возможность свидания с Мустафетовым: они сумели бы сговориться и запутать дело.

Когда же Мустафетова арестовали на скачках по указанию Маргариты Прелье, его допрашивали сперва только по делу банка «Валюта», и, как ни отрицал он свою виновность, следствие велось умелой и опытной рукой. Доставленному под усиленным конвоем из Вены Рогову было категорически заявлено, что отнекиваться теперь поздно, что ему выгоднее всего дать полное и чистосердечное показание, так как Смирнин во всем сознался и обличает его. Это повлияло на Рогова, и он сознался. Настойчиво отпирался лишь Мустафетов.

Все эти отъявленные мошенники содержались в доме предварительного заключения в секретных одиночных камерах.

По освобождении Лагорина дело его для дальнейшего выяснения всех деталей было передано судебному следователю по особо важным делам. Последний, ознакомившись с данными, доставленными ему молодым товарищем, быстро смекнул, в чем тут соль.

Ввиду того что все подлоги для выемки из банка «Валюта» полумильонного вклада были совершены Роговым, да в довершение того было установлено, что этот Рогов являлся исполнителем всех замыслов Мустафетова, то было немало оснований предположить участие Романа Егоровича, по крайней мере, в фабрикации пресловутого векселя от имени графа Козел-Горского.

Зрело обсудив и взвесив все шансы, опытный криминалист вытребовал однажды к допросу Рогова и сказал ему:

— Чтобы ваше сознание было полным, чтобы и на душе у вас не оставалось никакого затаенного преступления, да, наконец, и с целью вызвать к вам снисхождение присяжных заседателей, я хочу дать вам один благой совет.

— Что же, господин следователь, теперь, когда у нас с вами секретов уже более нет, — добродушно ответил ему арестованный, — вы, может быть, и в самом деле меня добру научите!