Александр Апраксин - Три плута

Там прочитали следующее заявление:

«Я покончил самоубийством вследствие полного пресыщения жизнью. Прошу в моей смерти никого не винить, а всех тех, кого я в жизни обидел, прошу меня простить. Роман Егорович Рогов».

Шлюпку, брошенную беглецом, нашли рыбаки только на следующий день. В ней, как известно, находились одежда Рогова, несколько вещиц и в кармане — бумажник с его паспортом.

Казалось бы, и делу конец. Но, когда привезли из Швейцарии Смирнина, который на первом же допросе все чистосердечно рассказал, судебный следователь сделал распоряжение о розыске и личном задержании Романа Рогова. На что полиция немедленно донесла ему о самоубийстве такового, утопившегося тогда-то, невдалеке от речного яхт-клуба.

Судебному следователю, разумеется, потребовалось лично проверить это. Был вызван яличник, а затем и служащие в том ресторане, где пировал Рогов перед отъездом на лодке. Сведения, добытые от всех этих свидетелей, привели судебного следователя к заключению, что самоубийство было только разыграно, никогда Роговым не совершалось и что он теперь скрывается где-нибудь под чужим именем.

Однажды к следователю явился помощник начальника сыскного отделения с рассказом о том, что венской полицией задержан русский, выдававший себя там за Адриянова, но переехавший границу с варшавским паспортом Барташева.

— Что же вы полагаете? — спросил, еще не догадываясь, следователь.

— Этот гусь, — стал разъяснять помощник начальника сыскной полиции, — выдавал себя в Варшаве за профессора Койкина. Оказалось, что профессор Койкин познакомился с Адрияновым в пути из Петербурга в Варшаву и этот переезд начался вечером того дня, когда Рогов разыграл комедию самоубийства.

— Соберите по этому делу самые подробные данные, — распорядился судебный следователь. — Сразу, разумеется, вполне уверенно утверждать ничего нельзя, но почем знать? Вы, может быть, попали на след.

Первые присланные из Вены фотографии не удовлетворили желаний и надежд полиции в Петербурге. На справки о профессоре Койкине ушло немало времени, в течение которого, впрочем, Рогов успел обрасти волосами.

Никакого профессора Койкина не нашлось, а все те Койкины, которые в действительности существовали, оказывались вполне честными и уважаемыми гражданами.

Венская полиция тоже не упускала ничего, могущего послужить в пользу разъяснения истины, и по распоряжению тамошнего директора, сразу догадавшегося, что задержанный у них русский прибегнул к возможному изменению своей физиономии, с него были сняты вторичные фотографии. Едва их получили в Петербурге, один из агентов сыскной полиции, под наблюдением которого находилась самая большая гостиница столицы, радостно воскликнул:

— Он!

— Да кто он-то? — спросили его товарищи по службе.

— Тот самый Рогов, который у нас в гостинице чудил, а потом утопился на Крестовском!

Остальное известно.

Теперь необходимо перейти к участи несчастного Анатолия Сергеевича Лагорина, заключенного в предварительную тюрьму совершенно безвинна, по возмутительнейшей интриге Мустафетова.

Долго томился бы бедняга в ужасном одиночестве, если бы не следующее обстоятельство.

Причиной его тяжкого горя было увлечение Молотовой, девушкой, недостойной привязанности порядочного человека. Но как ни поддался ее кокетству Лагорин, он ни в чем бесчестном упрекнуть самого себя не мог. Да и на службе его все любили, и, несмотря на его молодость, к нему относились с уважением даже старшие чиновники, именно потому, что всегда и во всем он отличался правдивостью и честностью.

Родители Лагорина жили в большом и богатом имении близ Киева. Будучи единственным сыном, он, конечно, пользовался всею их любовью. Нет ничего мудреного в том, что он охотно исполнял их требование: писать им аккуратно два раза в неделю. Но затем получение писем от него вдруг прекратилось. Молчание Анатолия сильно встревожило стариков Лагориных. Тщетно прождав два срока обычного получения драгоценных сыновних писем, Лагорин-отец послал ему депешу такого содержания:

«Телеграфируй откровенно, что случилось. Продолжительное молчание сильно беспокоит. Отец».

Но прошло двое суток самого мучительного бесплодного ожидания, и ответа не последовало. Тогда старик Лагорин сказал своей жене:

— Ну, душа моя, собирайся, едем!

Наскоро собрали им слуги кое-какие пожитки, старик забрал с собой все свои наличные деньги, и супруги поехали в Петербург.