Дмитрий Мамин-Сибиряк - Ната

— Она спит, — прошептал Агап Терентьич. — Вон как дышит-то…

— Нет, я не сплю… — слабым голосом ответила Ната и с трудом открыла свои округлившиеся, как у смертельно раненной птицы, глаза. — Это ты, Агап!.. А другой?.. Ах, да…

— Вам не нужно говорить теперь… вредно… — ласково заметил Борис Борисыч, усаживаясь у постели больной. — Мы вам здоровья привезли.

Ната протянула исхудавшую горячую руку и бессильно закрыла глаза, точно над ее головой занесен был роковой удар.

— Смерть… да, я умру… — шептала она с закрытыми глазами. — Мне хотелось проститься с вами… виновата…

Горькое и обидное чувство закипело в груди Бориса Борисыча, и он едва сдержал навернувшиеся на глаза слезы: она действительно умирала, а он был бессилен… Вот это лицо когда-то улыбалось ему, он целовал эту горячую, сухую руку… Нет, она не должна умирать!.. Борису Борисычу показалось, что он в чем-то очень виноват перед Натой: может быть, она и умирала из-за него? Ведь он тогда оттолкнул слабые руки, тянувшиеся к нему с таким доверием и немой мольбой о помощи! Конечно, у нее были недостатки, но где тот праведник, который бросил бы в нее первый камень?.. Мысли кружились в голове Бориса Борисыча вихрем, а Ната опять погрузилась в предсмертную дремоту, где действительность тонула в мучительных грезах, как щепка, попавшая в водоворот.

Эта страшная агония продолжалась два дня и две ночи: забытье сменялось минутами сознания, потом все перепутывалось, и больная бредила с открытыми глазами. Иногда она узнавала дежурившего у ее постели Бориса Борисыча, иногда называла его другим именем и начинала смеяться таким нехорошим смехом. Агап Терентьич отправился за доктором в ближайший город и точно в воду канул. На третий день больной сделалось лучше, и в душе Бориса Борисыча проснулась слабая надежда на возможность лучшего исхода.

— Ната, ты спасена! Это — кризис… — шептал он, целуя ее маленькие худые руки. По лицу у него бежали счастливые слезы.

— Нет, я умру… я это чувствую… — повторяла больная и старалась улыбнуться. — Все равно жить больше незачем!.. Меня давит теперь мысль о том, как я обманывала тебя, Борис…

— Не нужно, ничего не нужно, Ната… Тебе вредно волноваться!.. Я давно все пережил и простил тебя…

— Нет, я должна очистить совесть…

Как ни умолял, как ни упрашивал Борис Борисыч, больная настояла на своем с тем упрямством, какое бывает только у больных.

— Тогда я тебя обманула о всем… — начала свою скорбную исповедь Ната и опять закрыла глаза. — Правда одно, что я рассказала до встречи с Агапом Терентьичем… я встретила не его, а Anatol'я. Это было истинным несчастьем и гибелью для меня… За ним я ушла из дому, бросила отца и в конце концов попала на скамью подсудимых по очень некрасивому делу. Anatol'я присудили на поселение, маня оправдали… Он бежал из заключения, — я пошла за ним. Так мы скитались по всей России под вымышленными именами, пока не попали сюда, на Урал. Anatole по профессии был карточный шулер и, чтобы прикрыть свою профессию, занялся золотопромышленностью. Везде были обман и ложь… Агап Терептьич — простой трактирный маклер — служил помощником Anatole в его работе, а на приисках должен был разыгрывать роль моего мужа. Это спившийся и пропавший, но очень добрый человек.

— Ната, довольно… я догадываюсь об остальном…

— Позволь, что было дальше?.. Ах, да! Anatole узнал, что ты богат, любишь женщин, и хотел всем этим воспользоваться… Это была тяжелая пытка для меня… Anatole несколько раз хотел убить тебя и меня… Агап Терентьич должен был разыгрывать ревнивого мужа… о, это была целая пьеса!.. Если бы ты явился на мою записку, тебе не уехать бы отсюда живым… А потом Anatole нашел себе другую женщину и скрылся… Теперь все кончено… Борис! Зачем так бывает… что люди, которых мы любим, не любят нас, и наоборот? Ах, как мне хорошо теперь, Борис!.. Дай твою руку, держи меня крепче!..

От слишком большого усилия больной сделалось дурно, а затем она заснула. Эта исповедь произвела на Бориса Борисыча самое гнетущее впечатление, так что ему самому вдруг захотелось умереть здесь, рядом вот с этой исстрадавшейся женщиной, безжалостно измятой жизнью.

Утомленный двухсуточным дежурством и еще больше своим собственным нравственным состоянием, Борис Борисыч на третью ночь заснул крепким и тяжелым сном, как спят только сиделки у кровати больных. Он был разбужен какой-то рукой, которая трясла его не особенно деликатно.

— Вставайте… эй, вставайте!.. — грубо повторял охрипший голос. — Она умерла!.. Слышите?