Илья Салов: Грачевский крокодил. Вторая редакция

— Да скоро ли! — вскрикнул, наконец, Жданов, сбрасывая с себя жилет.

— Яма довольно глубока, и надо полагать, что скоро! — говорил отец Иван, видимо потешаясь над Ждановым и Серафимой. — Копай, деньги достаются не легко. Не жалей ни силы, ни рук, ни мышц.

— Хоть бы ты помогла! — вскрикнул Жданов, обращаясь к жене.

— И рада бы, да не под силу…

— Ага! видно, это не икону писать!

— Но главное дело — копаю-то я зря, кажется! — говорил Жданов. — Земля грунтовая, не копаная… какие же тут могут быть деньги!

— Копай.

— Уж не ошиблись ли вы, батюшка? — спрашивала Серафима, с ужасом смотря на бесплодность работы: — не забыли ли?

— Нет, не забыл! Видишь этот высокий кол в плетне? Закапывая деньги, я отмерил от него десять шагов и выкопал яму. Так мы и сделали.

— Не покопать ли рядом?.. — спрашивала Серафима. — Смотрите: ведь он почти с головой в яму ушел, а денег все нет.

— Нет! — вскрикнул Жданов, бросая заступ. — Тут не может быть денег! Я докопался до сплошных каменных плит!..

— Я сам, наживая деньги, камни выворачивал! — проговорил отец Иван и, указывая на стоявшую поодаль баню, прибавил: — видишь эту баню? Она из дикого камня… и твоя жена подтвердит тебе, что весь этот камень и выкопан и перевезен сюда не кем другим, как мною самим.

— Да ведь я вижу, что работа моя бесплодна! — вскрикнул Жданов: — Посмотрите сами.

— Постой-ка, дай взглянуть!

И, нагнувшись над ямой, отец Иван начал всматриваться в ее глубь.

— Да, — проговорил он: — сплошная плита и, как видно, ничья еще рука не касалась до нее. Неужели я ошибся?

И отец Иван, разогнувшись, принялся осматривать плетень огорода.

— Припомните, батюшка, ради господа, — молила Серафима.

— Постой, припомню, не мешай только!

А Жданов, между тем успевший выбраться из ямы, шептал жене:

— Что-то он странный какой-то! Уж не потешался ли он над нами!

— Неужто забыл! — продолжала Серафима, не слушая мужа и не спуская глаз с отца.

Но в это самое время отец Иван хлопнул себя рукою по голове.

— Вспомнили? — спросила Серафима, подбежав к нему.

— А ведь ты прав, приятель! — вскрикнул отец Иван. — Я ошибся! Ведь десять-то шагов надо было отмерить не от этого кола, а вот от того… Так, так, верно!.. Иди-ка, отмерь десять шагов и принимайся снова за работу.

— Слава тебе господи! — шептала Серафима.

Жданов удивленно посмотрел на тестя, но все-таки последовал за ним и от указанного кола отмерил десять шагов. Однако, взглянув на землю, очутившуюся под его ногой, он заметил:

— Здесь опять ничего не будет!

— А разве глаза твои настолько зорки, что проникают вглубь земли?

— Да тут и проникать нечего… И без того видно, что земля здесь не копаная, цельная!..

— А ты уж копай поскорее! — суетилась Серафима: — коли тятенька говорит, стало быть, знает.

— Копай, тебе говорят…

— Копать-то я, пожалуй, буду… только какой из этого толк выйдет…

— Уж заленился!.. Забыл нищету-то свою!

Прошло часа четыре. Жданов успел уже выкопать по указанию отца Ивана ям шесть, а деньги все не находились. Наконец живописец изнемог и упал на землю.

— Я больше не могу! — проговорил он: — пусть лучше останусь нищим…

— Копай! — кричал отец Иван.

— Да чего же копать-то зря!

— Так бы и сказали, — вступилась Серафима, с глазами, полными слез. — Не дам, мол, вам денег. К чему же человека-то мучить… Коли такое дело, так гораздо благороднее просто-напросто прогнать нас… Чего же потешаться над бедностью, над нищетою!.. Шутка ли, с которых пор копаем… Ведь он из сил выбился!.. Надо и жалость иметь!..

А отец Иван, поглядывая на кучи выкопанной земли, говорил, посмеиваясь:

— Однако, друг любезный, ты трудолюбив!.. И замечаю я, что тебе больше по душе тяжелая работа, чем легкая. Самый наиусерднейший крот не набросал бы столько куч, сколько ты набросал их. И я уверен, будь у тебя в руках не кисть, а заступ, ты был бы способен перекопать весь шар земной и непременно бы наткнулся когда-нибудь на клад. Ты владеешь заступом отлично. Когда — умру, приезжай копать мне могилу. Ты сделаешь это и быстро и хорошо, и, конечно, я не успею опомниться, как буду уже отделен и от тебя, и от людей толстым и плотным слоем земли!.. А теперь, — прибавил он, переменив тон и приняв величаво-торжественный вид: — следуй за мною, и я укажу тебе то место, где действительно хранятся мои деньги. Не сердись на меня, что я заставил тебя попотеть. Старые люди словно малые дети. Их все потешает! А меня именно потешали сегодня твои глаза и твоя любовь к труду. Испарина же вреда не принесет. Ну, идем же! Я надеюсь, что теперь мы нападем на настоящее место и что клад дастся тебе в руки. Предупреждаю однако, что заключается он не в золоте, не в серебре и не в камнях драгоценных, а в простых бумажных кредитках, так же, как и мы, подверженных гниению. Конечно, все это бумага, но если из-за этого, повидимому, ничего не стоящего материала люди и режутся и режут, то надо думать, что материал этот не хуже золота и алмазов! Как бы ни был умен человек, а поверь мне, что в любом мудреце найдется столько глупости, сколько нужно таковой, чтобы верить в ценность хотя бы бумажных кредиток. Это большое счастье!.. Только вот что: возьмешь деньги, заруби себе на носу, что эти деньги не твои, а мои, потому что нажил их я, а не ты. Ты копал землю всего три, четыре часа, а я возился с нею всю жизнь. Ну, пойдем же! солнце приближается к обеду, а я проголодался. Будь спокоен, на этот раз я не обману тебя…